Смерть в прямом эфире

Чья-то фигура маячит прямо впереди. Темный силуэт на фоне черноты ночи кажется проемом в иное измерение, где полностью отсутствует свет. Очертания выглядят такими знакомыми. Сердце понимает, кто это, раньше мозга. Из груди невольно вырывается животный стон страха и боли, а потом…

Фигура шевелится, и становится ясно, что с плеч свисают не полы плаща, а одеяло. На стеклах очков отражается блик.

Айзек. Это Айзек, а не… Кто? Кого Вэл себе вообразила?

Он машет ей в безмолвном приветствии. Обхватив себя руками, она ускоряет шаг. Несмотря на скудный наряд, состоящий из длинной футболки и ботинок, было бы странно проигнорировать дружелюбного Айзека. Возвращаться же к себе в комнату совершенно не хочется. Пока нет.

Он завернут в одеяло. Видимо, взял его с кровати. Интересно, смогло бы оно своим теплом прогнать воспоминания о ледяном запахе, который до сих пор щекочет нос, першит в горле, словно слизь, которую не откашлять?

Айзек указывает вверх, на Млечный Путь, безудержно разлившийся по бархатной черноте неба.

– Даже не помню, когда в последний раз видел столько звезд.

– На ферме почти так же красиво. Хотя я редко засиживаюсь допоздна, чтобы понаблюдать. И еще реже брожу неизвестно где посреди ночи.

– Кошмары мучают, – тихо произносит Айзек.

Вэл уже собирается ответить «да», когда понимает, что он не спрашивает ее, а рассказывает, почему сам вышел из дома, и кивает:

– Ага, кошмары.

Собеседник приподнимает край одеяла, без слов приглашая. Вэл испытывает странное ощущение дежавю: они уже переживали нечто подобное. Не стояли непонятно где ночью, но дрожали от холода во мраке. Она поддается чувству, возвращаясь к прежней версии себя, которая затерялась в памяти, но каким-то образом еще существует.

«Нет».

Она пока не готова. Дверь в сознании остается запертой. Вэл не двигается с места.

Айзек, недоуменно моргнув, опускает глаза, будто впервые сам заметил свой жест, будто предложение поделиться теплом вышло ненамеренно.

– Я… Прости. Возьмешь одеяло?

– Я в порядке.

Это ложь. Но, может, эта фраза никогда и не бывает правдой, а лишь выражает упрямое желание убедить саму себя и стремление подчинить мир, сделав чувства реальными. Если Вэл говорит, что всё хорошо, то так и станет.

– Мне кажется, что я схожу с ума, – произносит Айзек.

– Не тебе одному, – она улыбается ему, как надеется, с иронией, но получается, скорее всего, с отчаянием.

– До сих пор никак не могу поверить, что ты здесь. На самом деле здесь. Я искал тебя повсюду. Никогда не сдавался. Так как чувствовал себя виноватым, что потерял тебя. Настолько виноватым, что посвятил всю жизнь поискам.

– Но ты меня не терял, – Вэл с удивлением смотрит на собеседника. – Меня забрал отец.

– Вот только я должен был приглядывать за тобой, помогать и следить, чтобы у тебя всё было хорошо. Однако не справился с задачей. Оказался слишком слабым, чтобы удержать тебя, – он опускает глаза, после чего заворачивается в одеяло, точно больше не хочет видеть свои руки.

Она делает шаг ближе, желая утешить Айзека, но не знает, как.

– Ничего не понимаю. Что ты подразумеваешь, говоря «оказался слишком слабым»&

– Я помню, что виноват в случившемся: в одну секунду ты играла с нами, а в следующую… просто исчезла. И всё начало рушиться. Никто не знал, где ты. Но раньше именно мне всегда удавалось тебя отыскать. Вот и потом я думал, что если снова сумею выяснить твое местонахождение и убедиться в твоем благополучии, то… – он замолкает, пожимает плечами, – считал, это всё исправит. Просто потребовалось столько времени…

От наплыва эмоций кружится голова. Вэл осматривается по сторонам, жалея, что некуда сесть, и даже размышляет, не устроиться ли прямо на земле, в пыли, прибегнув к помощи гравитации, чтобы обрести равновесие. Потом вместо этого берет Айзека за руку, вероятно, слишком крепко сжимая его ладонь, но не в состоянии сопротивляться порыву.

– Погоди, ты хочешь сказать, что мой папа меня похитил?

Следовало раньше сложить вместе два и два, когда выяснилось, что мать жива. Но Вэл не способна представить отца злодеем. Он едва мог на нее смотреть: вряд ли подобное отношение свойственно родителю, настолько отчаянно желавшему сохранить при себе ребенка, что решился даже на похищение? Может, он сделал это в качестве возмездия, чтобы свести счеты с женой? Хотя никогда не проявлял склонности к жестокости. Ничего не сходилось.

Айзек выглядит удивленным. Он подыскивает слова, явно расстроенный и встревоженный.

– О, Вэл, извини, пожалуйста. Я предполагал, что ты уже знала, но осталась с отцом из чувства долга. Или с самого начала согласилась сбежать по собственной воле.

«Прекрати позорить меня, Валентина», – вспоминаются слова, заставившие ее содрогнуться.

– А мама меня искала? – Ей ли принадлежал голос, произнесший ту резкую фразу? – И обрадуется ли мне?

Эти вопросы причиняют боль, несут в себе страх – но также и надежду. Надежда опаснее, потому что способна разорвать изнутри даже легче страха.