Смерть в прямом эфире

– Твоя мать пережила тяжелые времена с момента всего случившегося. – Когда Айзек, наконец, отвечает, то очень осторожно подбирает слова. – Я давно ее не видел.

Вэл кивает. Конечно же, ее матери пришлось нелегко.

– Ужасно, что я всё забыла, но так отчасти и безопаснее, как ни странно. Иначе могло появиться множество фобий. Внутри меня таится страх вроде того, когда ходишь по самому краю пропасти и боишься упасть, а потом никогда больше не выбраться. Или еще хуже – что появившееся оттуда существо уже не будет мной.

Айзек снова отгибает угол одеяла, и на этот раз Вэл принимает приглашение и позволяет себе скользнуть внутрь уютного теплого кокона. Ощущение настолько знакомо, что она начинает гадать, как могла жить все минувшие годы без него. И без вызвавшего его мужчины.

Чтобы не расплакаться, ей приходится рассмеяться.

– Полное безумие, но ты мне кажешься ближе и роднее всех на свете. Безумие же?

– Мы были неразлучны. И в глубине души ты это до сих пор чувствуешь, – он констатирует это как непреложный факт. Сразу становится легче. Какое-то время они молчат. Айзек вскидывает голову, легчайшим прикосновением обхватывает Вэл за плечи. Не столько обнимая, сколько предлагая поддержку, в которой та отчаянно нуждается. Затем снова заговаривает мечтательным тоном: – Может, тебе действительно повезло. То время, когда мы детьми играли все вместе, было самым счастливым в нашей жизни. Я вижу похожую тоску по прошлому и в остальных. Безвозвратно утраченное, оно преследует нас. Потеряв тебя и почти сразу потеряв возможность участвовать в передаче, я окончательно потерял и смысл дальнейшего существования. Не исключено, что, забыв обо всём, ты позволила себе тем самым двигаться вперед.

– Двигаться вперед в сторону чего? – Горло перехватывает, и голос звучит хрипло, напряженно. – Я никуда не продвинулась с тех пор. Стояла на месте.

Несмотря ни на что, Вэл любила отца. И даже временами любила ферму: неожиданные капризы весны, горячее и липкое дыхание лета, умиротворенный покой зимы. А еще любила Глорию и детей из лагеря. Жизнь там казалась приятной, если не особо задумываться. Но эта жизнь была чужой

. Ее выбирала не Вэл.

Она смотрит на звезды, желая очутиться в любом другом месте. Но только вдвоем с Айзеком. Его компания – единственное, что не хотелось бы изменить.

– Я никогда даже не подозревала, что папа меня похитил, так как считала виноватой себя в необходимости скрываться. Думала… Думала, что сделала нечто непростительное, и потому принимала как должное всё это.

Голос Айзека кажется легче сияния звезд над головой, но его объятие, ставшее крепче, противоречит словам.

– Вероятно, тебе не следовало приезжать сюда. Напиши лучше матери письмо или отправь сообщение. Возвращай себе жизнь постепенно, на своих условиях, а прошлое похорони. Мы же – те, кто помнит… неполноценны. Не знаю, как объяснить понятнее. Ты же можешь и дальше держать его в темноте, где и оставила.

– Кого «его»?

– Детство, – пожимает плечами Айзек. – Волшебство. Окончание всего.

Вэл ненавидит этот дом, это место, однако жаждет узнать, что именно утратила. И что сделала такого непростительного – если вообще хоть что-то сделала. Потому что продолжает жить с чувством вины, спрятанной в потаенных глубинах души. Не мог же стыд появиться исключительно из-за намеков отца, что-то же должно было произойти на самом деле? Вдруг, если всё вспомнить, получится освободиться от этого ощущения?

– Я хочу остаться. Да и потом, уже слишком поздно уезжать. И было слишком поздно с той секунды, как я увидела тебя. Что-то вырвалось наружу, и мне уже не под силу его похоронить.

– Так ты меня узнала? – с грустью спрашивает Айзек.

– В каком-то смысле да. Как и ты меня.

– Я бы узнал тебя везде. И в любом случае тебя нашел бы. К добру или к худу.

Его вздох придвигает их ближе друг к другу, и вместе они могут противостоять тьме и холоду.

«Всё предопределено», – думает Вэл. Слова выдергивают ее из ощущения безопасности и возвращают к ступеням и к подвалу, ждущему внизу. «Всё предопределено», – снова всплывает в сознании мысль. Вот только ее произносит чей-то чужой голос.

* * *