Смерть в прямом эфире

– Отдать меня в программу? – Фраза звучит странно, но собеседница вообще несет чушь.

Видимо, сказывается одинокое проживание в заброшенном грязном трейлере без семьи и друзей, не считая безумной коллекции жаб и старого телевизора, по которому бегут лишь статические помехи.

Мать тем временем продолжает вещать, будто не слышала вопроса:

– Ты бы стала… – она качает головой, резко захлопывает рот и закрывает глаза. Лицо расслабляется и приобретает сонное, почти юное выражение, на нем мелькает проблеск давно потерянной надежды. – Стала бы послушной девочкой, милой и веселой – именно такой старшей дочерью, о которой мечтают любые родители. И я бы гордилась тем, что являюсь твоей матерью, – Затем Дебра снова открывает глаза, отводя взгляд от Вэл. – А он всё испортил. Испортил тебя. А я потеряла Китти.

– Что с ней случилось? – спрашивает она, готовясь к худшему.

– Я не видела, – отрезает собеседница, дернув плечами. – Они позвонили мне и накричали, обвиняя в поступках твоего отца. И тем самым помешали посмотреть последнюю серию. Единственную, которую я пропустила. Хотя до того ни разу не отрывалась от телевизора во время передачи, – она вскидывает яростный взгляд на дочь, словно та могла оспорить ее материнскую преданность. – И они еще посмели обвинить меня, усомниться в моем желании отдать тебя в программу. Конечно, я этого хотела! Только и жаждала, чтобы перевоспитать тебя. Но даже сейчас мне не верят, не позволяют жить в городе. Никогда не приглашают на собрания. Не пускают обратно в дом. И это после всего, чем я пожертвовала! Так нечестно!

Вэл ничего не понимает. Создается впечатление, что Дебра не знает, как погибла Китти… и не очень-то переживает по этому поводу. Будто потеря дочери меркнет по сравнению с утратой передачи. Ни вопросов об отце, ни о том, где они пропадали все минувшие годы…

Матери наплевать.

Мучительный зуд в ладони усиливается, распространяется по руке до самого сердца. Столько лет отец прятал Вэл. Не исключено, что от Дебры. От участи быть той дочерью, которую та так сильно хотела. От участи остаться единственной дочерью.

Наружу вырывается последний ужасный вопрос:

– Ты меня искала?

– Я бы не справилась с тобой без него, – мать снова устраивается в кресле поудобнее и выжидающе таращится на экран.

– Без папы?

– Нет. Без него, – Дебра поднимает руку, но вместо того, чтобы указывать на телевизор, оставляет ладонь открытой, а пальцы выпрямленными, и тянется вперед, будто кто-то по ту сторону от безжизненного экрана может ответить. – Я потеряла обеих дочерей в тот день, когда «Господин Волшебник» прекратил существование.

Вэл встает. Помехи в телевизоре распространяют через белый шум инфекцию хаоса и бессмысленности. Вся жизнь летит в пропасть жестокого абсурда.

Мать даже не искала их.

Не сделала ни единой попытки.

Отец похитил Вэл, и никому не было до этого дела. Никому, кроме Айзека. Какая-то по-прежнему работающая часть мозга отмечает, что следовало бы попрощаться, извиниться – сказать хоть что-то. Однако Дебра не смотрит на дочь, а так и таращится на экран, не опуская протянутую руку, готовая принять любой ответ, предложенный таинственной пустотой вместо живой Вэл, которая стоит совсем рядом.

Она не может так и уйти, не получив ответы. Что там спрашивал Айзек, когда был здесь? Информацию и…

– Фотографии, – требует Вэл. – Где они?

Дебра раздраженно указывает на тумбочку. Ящик с трудом поддается, и в нем обнаруживается стопка снимков, перетянутых старой резинкой. Хочется немедленно пролистать все по очереди фотокарточки и побыстрее уйти, но верхнее изображение заставляет Вэл замереть.

Она узнает себя: те же густые темные волосы, кустистые брови и карие глаза, смотрящие прямо в камеру. Руки же защитным жестом обвивают плечи девочки поменьше. Девочки с каштановыми хвостиками, веснушками и самыми ясными и яркими синими глазами в мире. Это именно та, кого Вэл представляла себе, размышляя о ребенке, которого когда-нибудь родит. Она думала, что забыла Китти, но на самом деле та всегда жила в ее сердце. Не мечтой о будущем, а кошмаром о потерянном.

* * *