– Елена Васильевна, нам всем и на войне, и в эмиграции выпало много страшного и ужасного, но в моей судьбе не было дня печальнее того, когда я на коленях в последний раз поцеловал русскую землю. Врангель на своей яхте обошел все порты и причалы, убедился, что все, кто хотел покинуть Крым, погрузились на корабли, провел последний морской парад на рейде, и мы тронулись в путь. Сто пятьдесят тысяч человек покинули отчизну. Все стояли на палубах и со слезами провожали уходящий берег. – Он рассказывал спокойно, но глаза Елены потемнели и заблестели. – После Константинополя я с Первым армейским корпусом попал в военный лагерь в Галлиполи. Мы год там голодали и мерзли. Барон твердо рассчитывал, что вернемся, но я уже не верил. Я знал, что Россию больше никогда не увижу. Весной двадцать первого французы предоставили всем желающим корабли и переправили нас на работы в славянские страны. Из Сербии я уехал в Варшаву… – Дерюжин деликатно исключил из своей одиссеи известные мне пассажи о турецких опиумных притонах и варшавских борделях. – Через год переехал в Париж. Здесь поначалу разгружал баржи в Сен-Дени и мыл паровозы.
Елена положила пальчики ему на рукав:
– Но это все позади! Зато вы в Париже!
Дерюжин нерадостно пошевелил бровями.
– Дмитрий Петрович, я понимаю, ваша жизнь здесь совсем не та, какой вы достойны. Но Париж дарит ощущение, что мы в центре всего происходящего. Весь остальной мир теряет всякое значение.
Я этого не чувствовал. Смысл моей жизни был внутри меня и совсем рядом – в моей маленькой семье, работе, в друзьях и пациентах. Дмитрий тоже позволил себе усомниться:
– Вы это чувствуете, Елена Васильевна, потому что не росли в России, вам не пришлось убегать оттуда. И вы молодая, талантливая, красивая женщина. Для вас центр мира там, где вас ценят и вами восхищаются. А казаки и бывшие офицеры стоят у конвейерных лент автомобильных заводов и ютятся в нищих Сен-Дени, Бийанкуре или Гренеле в одной комнатушке с тремя напарниками и общей уборной в конце коридора. Нет ничего на свете безотраднее рабочих предместий Парижа.
Дерюжин и жил в Бийанкуре, прозванном из-за наплыва русских Бийанкурском.
Елена с энтузиазмом новообращенного продолжала спорить со старым эмигрантом:
– Да, трудно, тяжело, я понимаю, Дмитрий Петрович, голубчик! Но тут ведь главное – не киснуть, не отчаиваться, не опускаться. У вас дни свободны, надо участвовать в культурной жизни русского Парижа! Здесь столько всего происходит, я после Тегерана словно на Парнас попала! Вы к Мережковским вхожи? Мне бы так хотелось послушать Бунина, Алданова, Ходасевича! Давайте вместе в Союз молодых поэтов как-нибудь сходим? Саша, ты же не против? – И, не дожидаясь моего ответа, она снова подсолнухом оборотилась к Дерюжину: – Саша все время работает, а я с ума схожу – сидеть тут одной, когда повсюду выставки, концерты, балеты!
Уж я-то знал, что всем выставкам, концертам и балетам мой друг предпочитал цыганок Монпарнаса и гораздо охотнее, нежели Бунина и Алданова, полковник штудировал воинский устав и руководство по уходу за автомобилем. Прижимая к груди руку с ногтями, окруженными темной несмываемой каймой, он честно признался:
– Елена Васильевна, где я, а где Мережковские? Я бесконечно далек от всех этих «Зеленых ламп» и этих, знаете ли, высоколобых диспутов о культуре смерти в российской революционной литературе. Я, к сожалению, на своей шкуре все узнал о смерти в русской революции. И избегаю мест, где можно наткнуться на Керенского. Этот человек погубил Россию. Нет, милая Елена Васильевна, у бывших врангелевцев свой Париж и своя жизнь в Париже.
Елена расстроилась:
– Дмитрий Петрович, как же так? Вы же полковник, дворянин!
Дмитрий махнул рукой:
– Полковник давно не существующей армии и дворянин без двора.
Тут я не удержался:
– Да не слушай ты его! Потомок древнейшего боярского рода Дерюжиных, а благодаря одной из прабабок вообще Рюрикович. Лекции Бердяева и Лосского, может, не конспектирует, зато в Русском общевоинском союзе – правая рука генерала Кутепова. И кавалер Галлиполийского креста вдобавок.
Елена с восторгом уставилась на усатого, слегка обрюзгшего боярина:
– Да я и без этого знала, что вы из лучших сынов России!
Дерюжин осторожно поставил чашку.