Смертью храбрых

Угроза, похоже, возымела действие, потому что Лукени больше не дерзил и сидел, опустив голову и уставившись на свои руки. Голос его звучал подавлено и глухо:

– Двадцать один…

– Господин коммандан!

– Двадцать один, господин коммандан.

– Так, уже лучше. Как давно ты на фронте?

– Призван в марте, господин коммандан.

– Сразу определен в 701-й полк?

– Да, господин коммандан.

– Что ты знаешь о капитане Мишо?

– Что он офицер, который гнал нас как скот на пулеметы бошей!

– А ты не подумал своим камамбером, почему твою точку зрения на роль капитана Мишо больше никто не разделяет?

– Потому что они слишком забиты и запуганы такими как он!

– Нет, потому что они, в отличие от тебя, знают капитана Мишо. Знают, что он на фронте с первого дня, знают, что до звания капитана Мишо поднялся с самого низа и никаких особых связей или денег у него нет, иначе не нуждался бы он в вашей и в моей помощи. Знают, сколько у него наград и за что они получены. А еще они знают, что капитан сейчас под арестом именно за то, что отказался, как ты выразился: «гнать вас как скот на пулеметы бошей». Поэтому ты подпишешь прошение, Габриель…

– Нет, не подпишу! Не подпишу! Не подпишу! Из моего взвода выжило пять человек, двое тяжело ранены! Все это было совершенно бессмысленно – кто-то должен понести за это наказание!

– Подпишешь, Габриель. Потому что если ты не подпишешь, я построю роту и передам твоим сослуживцам содержание нашей беседы, и провалиться мне сквозь землю, если я солгу хоть в чем-то!

– Вы обещали нам, что разговоры останутся в секрете!..

– И мне будет тяжело пережить муки совести от нарушения данного слова… Только тебе это уже не поможет.

Через две минуты Лукени пулей вылетел из комнаты не забыв оставить свою роспись.

***

Огюстен Лануа, коммандан.

Огюстен провел нехитрые подсчеты – на листе стояли двадцать девять имен. Он поразмыслил немного и добавил на бумагу свое имя – тридцатое. Двое солдат из похоронной группы вернулись в обед и тоже прошли через коммандана. Он потянулся до хруста в спине. Голова раскалывалась, нога ныла все сильнее, голод ощущался совершенно явственно, как и желание не общаться с людьми хотя бы пару часов, но Лануа был доволен – он проделал хорошую работу.

***

– Нет, нет, нет, нет, нет! Черт, сколько крови!

Николет подбежала к раненому капралу, как только стихла стрельба. Когда началась перестрелка, отец повалил ее не пол и закрыл собой. Сразу после первого выстрела девушка на мгновение смогла поднять голову и увидела, как рядовой Шарль оттаскивает тело Пежо. Душа Николет ушла в пятки. Она захотела завыть во весь голос, но отец прижимал ее к полу так сильно, что девушке едва хватало воздуха для дыхания. Николет хотела рвануться к Жюлю, но и этому ее отец не позволил случиться. В первый момент Николет показалось, что капрал убит, поэтому увидев, что он лишь ранен, девушка радостно вскрикнула. Только кровь все никак не останавливалась.

Пуля, выпущенная Майером без всякого прицеливания, попала в кость, разлетелась на несколько осколков и превратила область вокруг левой ключицы Жюля в кровавое месиво. Но Николет не видела этого. Не видела юная крестьянка и того, что платье ее все было в крови молодого капрала, равно как и сандалии, даже на лбу и щеках было множество красных потеков. Николет видела только его молочно белое лицо.

Кто-то появился рядом с ней. Девушка всмотрелась в черты этого человека и поняла, что это рядовой Шарль. Шарль Бац плакал. Плакал навзрыд, в мгновение ока превратившись из бравого солдата в восемнадцатилетнего юношу, которым он и являлся. Николет немного отстраненно подумала, что ее глаза совершенно сухи, хотя душа разрывается от чувства, которому более всего подошло бы слово «обида».

Девушке было обидно, что у нее так и не будет шанса узнать, есть ли у молодого капрала хоть какие-нибудь чувства к ней. Она так и не узнает, как он целуется, умеет ли он ухаживать, нежен ли он в постели, станет ли он хорошим мужем и отцом. Николет видела все совершенно явственно: обрывочные свидания, неловкость первых прикосновений, церковную полутьму, лица их общих детей и осенний парк, в котором они будут гулять, когда состарятся. Не менее явственно видела она и свинцовый занавес, навсегда скрывший этот волшебный спектакль от ее взора. Николет было очень обидно, что он не останется погостить еще хотя бы на один день.

Жюль неожиданно открыл глаза и посмотрел прямо на нее. Глаза цвета грозового неба пронзали хрупкую телесную оболочку девушки и заглядывали прямо в ее сметенную душу. Он улыбнулся, тратя на это свои предпоследние силы, и потратил последние на то чтобы сказать:

– Как солнце…

Капрала Жюля Пежо больше не было на этом свете, а Николет Дюкур все еще была здесь. Она позволила себе поцеловать его навсегда замолчавшие губы и поднялась на ноги.