Смертницы

– Может, это и правда, – говорю я, и облачко пара вырывается из моего рта. Мы с Аленой опять сидим на крыше. Сегодня ночью кровля искрится под лунным светом, словно глазурь. Вчера ночью шел снег, и землю покрыл почти сантиметровый слой, но и этого достаточно, чтобы вспомнить о доме. У нас снег лежит неделями. Я радуюсь тому, что снова вижу звезды и что могу делить это небо с Аленой. Сегодня мы вытащили оба одеяла и уселись, прижавшись друг к другу.

– Неужели ты, дурочка, и впрямь в это веришь? – удивляется Алена. Она закуривает последнюю сигарету из пачки, которую украла на яхте, и смакует ее, выпуская дым в небо, словно благодарит небеса за ниспосланный табак.

– А почему ты не веришь?

– Они могут продать тебя в другой бордель или другому сутенеру, но никогда не отошлют домой, – смеется Алена. – Как бы то ни было, я не верю ни одному слову этой старой шлюхи. Да и можно ли ей верить? Она ведь сама мошенничала сто лет назад. Когда еще не была жирной коровой.

Я не могу представить Мамашу ни молодой, ни изящной и уж тем более в роли обольстительницы. Мне кажется, она всю жизнь была такой отвратительной.

– Только самые хладнокровные шлюхи становятся хозяйками борделей, – говорит Алена. – Они хуже сутенеров. Она знает, как мы страдаем, потому что сама это испытала. Но сейчас ее волнуют только деньги. Много денег. – Алена стряхивает пепел. – Мир – это зло, Мила, и мы не в силах изменить его. Лучшее, что ты можешь сделать – это остаться в живых.

– И не быть злой.

– Не всегда есть выбор. Иногда приходится становиться злой.

– Ты не такая.

– Откуда ты знаешь? – Она смотрит на меня. – Откуда ты знаешь, кто я, что я сделала в своей жизни? Поверь, если бы мне пришлось, я бы убила. Даже тебя.

Алена смотрит на меня в упор, и в лунном свете ее глаза кажутся злыми. И всего лишь мгновение – одно мгновение – я верю ей. Она могла бы убить меня, она готова на все, чтобы выжить.

Мы слышим, как шуршат колеса по гравию, и замираем.

Алена тотчас тушит свою драгоценную, еще недокуренную сигарету.

– Кого это черт несет?

Я встаю на корточки и осторожно сползаю вниз по крыше, чтобы перегнуться через карниз и заглянуть во двор.

– Ничего не видно.

Алена подползает ко мне и тоже смотрит вниз.

– Вон они, – шепчет она, когда из леса появляется машина, Фары выключены, только тускло горят желтые габаритные огни. Машина останавливается у дома, и из нее выходят двое мужчин. Через несколько секунд раздается звонок в дверь. Даже в такой поздний час мужчинам неймется. Они требуют удовлетворения.

– Проклятье, – шипит Алена. – Теперь они ее разбудят. Нам нужно вернуться, а то она поймет, что нас нет.

Мы скатываемся по крыше, забыв про одеяла; Алена первой проскальзывает в темное окно чердака.

В дверь опять звонят, и мы слышим голос Мамаши: она открывает дверь и приветствует припозднившихся клиентов.

Я проскакиваю в окно следом за Аленой, и мы бежим к своей лазейке. Лестница болтается внизу, словно подсказывая, где нас искать. Алена начинает спускаться – и вдруг в ужасе замирает.

Это кричит Мамаша.

Алена бросает на меня взгляд из люка. Даже в полутьме я вижу безумный блеск ее глаз. До нас доносятся грохот и треск дерева. На лестнице раздаются тяжелые шаги.

Крики Мамаши сменяются истошными воплями.

Алена мгновенно взбирается вверх по лестнице и, отталкивая меня в сторону, залезает в люк. Потом хватает лестницу и тащит ее вверх. Люк закрывается.

– Назад, – шепчет она. – На крышу!

– Что случилось?

– Иди же, Мила!

Мы бежим обратно к окну. Я первая вылезаю наружу, но так тороплюсь, что моя нога соскальзывает с карниза. Я охаю и падаю, в панике цепляясь за подоконник.

Алена хватает меня за руку. И держит, пока я болтаюсь, еле живая от ужаса.

– Держи другую руку! – шепчет она.

Я тянусь к ней, и Алена поднимает меня так, чтобы я могла перегнуться через подоконник. Кажется, что сердце вот-вот выскочит из груди.

– Не будь же такой неуклюжей дурой! – шипит она.

Я встаю на ноги и, хватаясь вспотевшими руками за карниз, снова двигаюсь на крышу. Алена ловко, как кошка, выпрыгивает из окна, закрывает его и карабкается вслед за мной.

В доме уже горит свет. Он льется из окна, находящегося прямо под нами. Оттуда доносятся быстрые шаги и грохот распахиваемой двери. А потом крик – но на этот раз не Мамашин. Одинокий пронзительный вопль, который внезапно обрывается зловещей тишиной.

Алена хватает одеяла.

– Лезь, – командует она. – Быстрее, на самый верх, там нас не увидят!

Я карабкаюсь по черепице, а Алена тем временем заметает одеялом наши следы, оставленные на припорошенном снегом карнизе и на том месте, где мы сидели. Потом ползет следом за мной, на конек крыши. Там мы усаживаемся, как окоченевшие горгульи.

– Стул, – внезапно вспоминаю я. – Мы оставили стул под люком!

– Поздно.

– Если они его увидят, то догадаются, что мы здесь.

Она хватает меня за руку и так сильно сжимает ее, что, кажется, сейчас треснут кости. На чердаке зажегся свет.