Смертный бессмертный

Первое, что сделал он, обретя свободу – вернулся вместе с сестрой в Сиену. В родной город Лоренцо входил, словно в рай, – а встретил там пустыню во всем, за исключением ярких красок, какими привык наделять родину в своем воображении. В круге, очерченном городскими стенами, не нашлось никого, кто предложил бы ему дружбу. По варварскому обычаю тех времен, дворец его отца был снесен, и печальные руины стояли, словно гробница воспоминаний о былом великолепии. Но не такими видел их Лоренцо: часто после заката, когда одни лишь звезды были свидетелями его энтузиазма, прокрадывался он туда, взбирался на самую высокую из разрушенных стен и долгие часы проводил в мечтах, мысленно восстанавливая оскверненный и разоренный дворец, вновь посвящая заросший сорняками очаг родственной любви и щедрому гостеприимству. Ему казалось, что и воздух, дышащий картинами прошлого, здесь как-то по-особому легок и ароматен; здесь сердце согревалось воспоминаниями о предках рода Манчини и мечтами о том, каким станет он сам.

Однако стоило ему трезво задуматься о своем положении – приходилось признать, что оно внушает жалость и боль; пожалуй, именно родной город был единственным в мире местом, где его высокие стремления едва ли могли осуществиться. Здесь правили Толомеи. Они успешно вели войны и обогатили горожан военной добычей. Их обожали; и, чтобы им польстить, городская чернь готова была сквернить и втаптывать в грязь имя Манчини. У Лоренцо не было в этих стенах ни единого друга; проходя по улицам, он слышал за спиною шепот ненависти – а враги его тем временем восседали на вершине власти и почестей; и все же так странно устроено человеческое сердце, что он по-прежнему любил Сиену, и свое бедное и мрачное жилище в ее стенах не променял бы и на высокую должность при дворе германского императора. Такое место, благодаря отцовскому воспитанию и естественным человеческим предрассудкам, заняла в его воображении Сиена, что бедность и неизвестность здесь казались ему более благородным жребием, чем величие в любом ином краю.

Вновь завоевать дружбу горожан и смирить своих врагов – эта мечта поддерживала Лоренцо и освещала его безрадостное существование. Всего себя он посвятил этой задаче и не сомневался, что рано или поздно преуспеет. Дом Толомеи возглавлял в то время молодой человек, всего на год или два старше его самого: с ним-то, если представится случай, Лоренцо и надеялся помериться силами. Казалось, по милости своей Провидение послало ему почти равного противника; а пока не настало время им схлестнуться, Лоренцо решил все силы положить на то, чтобы получше подготовиться к грядущей схватке. Граф Фабиан деи Толомеи пользовался репутацией талантливого, многообещающего юноши, и Лоренцо радостно предвкушал встречу с достойным противником. Он упражнялся в искусстве владеть оружием и от корки до корки изучил те несколько книг, что попали ему в руки. В дни праздников и народных собраний он появлялся на рыночной площади в скромном наряде, однако высокий рост, полная достоинства осанка, задумчивое выражение благородного лица привлекали к нему внимание прохожих; хотя таково было предубеждение против его имени и таково желание польстить партии-победительнице, что вслед ему летели насмешки и проклятия. Он держался с достоинством – его упрекали в спесивости; разговаривал обходительно и учтиво – обвиняли в угодливости; высказывал возвышенные взгляды – видели в этом крамолу; и все сходились на том, что счастлив будет день, когда Лоренцо Манчини прекратит пятнать солнечный свет своей тенью. Тот лишь улыбался в ответ, не позволяя себе негодовать или даже замечать пустые оскорбления толпы, которая, чуть счастье ему улыбнется, на следующий же день начнет приветствовать нового героя, бросая шапки в воздух. Только завидя врагов более высокого звания, он выпрямлялся во весь рост, хмурился и отвечал на их презрительные взгляды своими, полными гнева и ненависти.

Но хоть сам Лоренцо был готов противостоять оскорблениям сограждан и все их усмешки и злые слова встречал невозмутимо – свою сестру он тщательно оберегал от подобных сцен. Каждое утро в сопровождении брата и под плотной вуалью она ходила к мессе в небольшую, никому не известную церковь. А когда в праздничные дни на главных улицах города толпились кавалеры и дамы в роскошных нарядах, когда и простолюдины, надев лучшее свое платье, высыпали на площадь – брат и сестра не смешивались с толпой, но оставались вдвоем в каком-нибудь уединенном тенистом уголке. В жизни Флоры не было никого, кроме брата – под его присмотром она росла с младенчества; а когда он ухаживал за больным Уго, то и ей стал отцом, братом, наставником, стражем – всем на свете; ни одна самая нежная мать не баловала свое дитя, как он Флору; однако к его поведению с нею примешивалось и нечто особенное, связанное с разницей полов. Лоренцо был не только добр и заботлив; он обращался с Флорой, как с высокородной дамой.