Смещение

Они понимали: реальность не спасти, мир все дальше смещался от равновесия. Самое жуткое: люди воспринимали катастрофу как нечто обыденное. Менялась память, и, стоя над развалинами только что обрушившегося дома, Герберт Хансе думал не о том, почему дом разрушился, а о том, как освободить место для будущего жилья, потому что помнил: дом разрушил он сам, вызвал городскую службу, попросил направить струю урагана «Давид», служба погоды выполнила заказ в точности, а тут и строительная техника подоспела, все получилось как он хотел, и теперь у него будет новый дом, в памяти сохранилось только это, он был доволен, радовался, что вечером пригласит Даниэлу в ресторан «Париж» и расскажет, где они будут жить завтра, или нет, до завтра дом построить не успеют, но послезавтра точно, и Даниэла непременно поцелует его и скажет: «Милый, ты делаешь все как надо, я с тобой и буду с тобой всегда».

Хансе? Кто такой Хансе и почему это имя пришло в голову? Я-Шеффилд грузно поднялся, ноги затекли, офис опять стал другим, и в обычном состоянии адвокат не заметил бы разницы, но сейчас помнил все, и Хансе вспомнил, это был один из его клиентов, он подписывал договор о сдаче внаем дома, доставшегося ему от родителей… Да, Хансе, пусть он будет счастлив со своей Даниэлой, пусть…

Но мир погибнет.

Нет, сказал Я-Кодинари, подойдя к Я-Шеффилду, стоявшему у окна и смотревшему на покореженную ураганом улицу. Нет, сказал Я

-Кодинари, только мы с вами, коллега, видим изменения, потому что в нашей памяти сохранилось то, что было раньше.

— Да-да, — нетерпеливо отозвался Я-Шеффилд.

Катастрофы миров происходят каждое мгновение, но раньше мы этого не воспринимали, потому что память не сохранялась — в каждой ветви у любой живой твари своя память, и потому миры существуют в равновесии.

Это можно понять?

— Нет, — признался Я-Шеффилд, ухватив Я-Кодинари за локоть и показывая взглядом, как из-за угла — там, внизу — выползает длинное чешуйчатое тело дорожного проходчика. На борту светилась надпись «Дорожная компания “Эксман”, лучший в мире производитель дорожных покрытий, отделения в ста семидесяти странах, включая Антарктическую флатторию».

Они смотрели, как на глазах менялся мир, а люди продолжали жить обычной жизнью. Смотреть, помня, было жутко.

— Хью! Алан! Ализа! — позвали они. Сделайте что-нибудь!

Это все Тезье. Если бы не он со своим расчетом…

Кто сказал?

Они услышали гром, и на востоке, где океан, в небе возникла белая слепящая струя — как молочная река, пробивавшая русло. Грохот стал нестерпимым, и небо заиграло всеми цветами радуги.

Они стояли у окна и смотрели, а люди внизу занимались своими делами, жили в своем мире, не помнили другого, они привыкли к этим ураганам, этому небу, этим будням, и праздники тоже были, когда все радовались спокойному небу и устойчивым жилищам. Мир был далек от максимума вероятности, и, если бы не Тезье, если бы не…

— Эверетт! — позвали они. — Где вы, черт бы вас побрал?

* * *

Карпентер пришел в себя. Рана была пустяковой, хотя болела и кровоточила. Пуля попала в руку и прошла навылет, не задев кости. Нужно перевязать, вколоть обезболивающее, аптечка у него в кабинете…

Зачем? Проще изменить реальность.

Остмейер пришел в себя. Рана оказалась пустяковой, странно, что он из-за такой малости потерял сознание. Пуля оцарапала кожу на макушке, кровь — он не видел, но чувствовал — лилась по затылку и шее.

«Мы оба промахнулись», — сказал он Карпентеру, и тот услышал, потому что, придя в себя, они опять стали частями единой волновой функции Я.

* * *

Я смотрю в глаза Тезье. Он смотрит в Я.

Тезье обнимает жену за талию, женщина не понимает, что произошло, она только что проснулась в своей комнате, слышала за стеной, как муж по обыкновению довольно громко распевает мелодию из «Фауста», арию Валентина, петь он не умеет, голоса у него нет, но, когда Шарль работает, пишет уравнения, в которых она не понимает даже обозначений, то всегда поет, не замечая этого. Она как-то попросила его петь тише, и он удивленно ответил, что никогда в жизни не спел ни единой мелодии, потому что голоса у него нет, и петь он не умеет.

Ее разбудил голос мужа, но не из кабинета, а из кухни. «Бог всесильный, бог любви, ты услышь мою мольбу…» Бог любви услышал ее мольбу двадцать три года назад, бог любви дал ей Шарля, и дал ей счастье и божественное право распоряжаться жизнью мужа, и она распорядилась как рачительная хозяйка: если бы не она, если бы не ее благорасположение и влияние, разве добился бы Шарль всего, о чем может мечтать мужчина, ученый, разве получил бы самую престижную премию в мире, разве стоял бы рядом с королем, а она сидела неподалеку от королевы (жаль не рядом, ох уж эти правила этикета), приятная женщина, но о муже думает меньше, чем Жаклин о Шарле.

— Жаклин! — позвал ее муж, перейдя с пения на крик.

Она накинула стеганый халат и вышла…

Еще ничего не поняв, взяла мужа под руку, а он обнял ее за талию, взаимное чувство перетекло из души в душу, они были сильными вдвоем, а сейчас стали еще сильнее, хотя эти люди…