Смещение

Женщина с девочкой, мужчина с женщиной, и впереди… Луиза узнала этого человека, она никогда не видела его фотографий, никогда о нем не слышала, не подозревала, что он жил в ее реальности, — но она его узнала, потому что его знал Шарль.

Я-Эверетт с интересом рассматривал Жаклин, по привычке раздевая взглядом и оценивая, как всегда оценивал женщин, с которыми знакомился, с которыми расставался, с которыми проводил ночи. Он знал женщин.

Я смотрит на Лауру и понимает, что проиграл. Эта женщина не позволит мужу уйти. Она ничего не смыслит в физике и никогда не слышала о квантовом самоубийстве, но мужа любит. Ни одна женщина не любила Хью так, как Жаклин — своего Шарля.

Нэнси… Я-Эверетт сделал шаг, и Я-Марк, в тысячах километров от Парижа шагнул вперед, встав рядом с отцом и по-новому ощутив свое с ним единство.

Я. Вместе. Одно.

— Не бойся, дорогая, — сказал Тезье. — Ничего эта шайка со мной не сделает. Им нужно, чтобы я сам…

Он не договорил, она поняла.

— Господи! Почему?!

— Потому, дорогая, что, по их мнению, только я могу спасти мир. Даже не мир, а бесконечное множество миров в этом чертовом многомирии. Смешно, да?

Я

вздрагивает.

— Представляешь, дорогая? Прежде герои бились насмерть с армиями врагов, рубили в капусту инопланетян, взрывали галактики — и спасали миры. В кино, ты же понимаешь. А оказывается, все проще и даже банально, в кино от такого можно уснуть. Представляешь, дорогая? Я должен умереть, чтобы бесконечная Вселенная существовала в новом для себя и благоприятном для людей равновесии. Ха!

Он хорохорился, и она это понимала. Он стоял рядом с ней, как Супермен рядом со своей любимой… как ее звали… забыл. Стоял, глядя в глаза всем людям. Сразу — всем. Как-то это у него получалось, но ведь у него получалось все и всегда, потому что рядом была она.

— Как вы сюда попали? — холодно спросила Жаклин, переводя взгляд с одного Эверетта на другого, с Алана на Ализу, с Лауры на Виту, с далеких отсюда Карпентера и Остмейера на еще более далеких Шеффилда и Кодинари.

Я смотрит на нее, и она не выдерживает взгляда. Переводит взгляд за окно, где все привычно, знакомо с детства. Мир неизменен в своем вечном движении — только что пронесся, просвистел и проорал о себе «Давид», о приближении которого сообщали в новостях, и небо стало ясно-лазоревым, как всегда после урагана, а здание Конвертера, разрушенное массой упрямого воздуха, уже начали восстанавливать. Молодцы, к вечеру все будет как новое, надо на следующих выборах мэра проголосовать за Теренса, прекрасный мэр, при нем Париж стало не узнать…

На вопрос Жаклин Я не отвечает. Отвечать бессмысленно. Все бессмысленно.

Я не может убивать, эксперимент с Карпентером и Остмейером показал это с очевидностью.

Я отступает.

* * *

Я-Марк уязвленно смотрел, как отец становится собой — каким Марк помнил с детства и не хотел видеть теперь. Надменный, самолюбивый, не признающий ничьих мнений, кроме собственного. Я-Марка, семидесятилетнего мужчину со сложно прожитой жизнью и множеством «тараканов» в голове, душила обида, неотмщенная и, как ни странно, теплившаяся в нем долгие годы после смерти Хью Третьего.

— Отец… Ты умер пятьдесят лет назад! Неужели существует потусторонняя реальность? Духовная? Тот свет? Я пел о нем в композиции «Другие миры», пел о тебе в лучшем мире, отец, тот мир, тот свет — существует?

— Вита, — обратился Я-Марк к девочке, смотревшей на него с восторгом, — Вита, ты ведь на самом деле Лиз? Элизабет? Она смотрит на мир твоими глазами, думает твоими мыслями, то есть, извини, не так — ты думаешь мыслями Лиз? Скажи, это правда? Существует потусторонний мир, потусторонняя реальность, куда уходят мертвые, и там ты жива, Лиз?

Я любил тебя, думал он, я никого и никогда не любил больше, чем тебя, я хотел быть таким, как ты, и когда ты ушла, мне не хотелось жить, если ты все знаешь, то знаешь, что я распустил группу, отказался от выступлений, думал — навсегда, но внутренний голос — это был твой голос, Лиз? — приказал мне жить, я хотел уйти за тобой, но ты оставила меня на земле вместо себя, у меня были женщины, много женщин, я не помню ни всех имен, ни как многие из них выглядели, но ни одна и близко не стоила тебя, Лиз, это ужасно, на всех женщин я смотрел твоими глазами, а тебе — я точно знал — никто из них не понравился бы…

— Марк! — резко, с угрозой, произнес Я-Хью. — Марк! Ты мешаешь!

— Я…

— К сожалению, — раздраженно сказал Я-Хью, глядя на сына едва ли не с презрением — так он посмотрел на Марка, когда тот явился домой с вечеринки, затянувшейся на всю ночь, квелый, пошатываясь, но довольный, нестерпимо довольный тем, что это была ЕГО ночь, только его, и он делал что хотел, и отцу, этому сверхчеловеку, не нужно было знать, отец вообще не должен был ничего знать, зачем ему?