Смотрящие вперед

Под крылом глубоко внизу пенилось белыми барашками море. Быстро уходила назад песчаная коса с параллельными улицами поселка Бурунного - каждый дом меньше спичечной коробки,- мелькнул в песках старый маяк и скрылся. Скрылись и поселок и берег. Остались .только море и небо. Что-то сдавило мне горло радость, упоение. Я крепко схватил сестру за руку, что-то крича от восторга. Она понимающе кивнула. Глубина - больше ничего не оставалось в мире, глубина внизу, глубина вверху.

Странно сместились привычные восприятия. Так однажды, еще мальчишкой, я взял с комода мамино овальное зеркало и с любопытством заглянул в него, стоя спиной к раскрытому окну. И тогда привычная улица, песок, часть неба с ослепительно белым облаком предстали странно измененными, полными непонятного значения. У меня перехватило дыхание, словно я заглянул в неведомую страну. Привычный, знакомый до мелочи мир стал иным, от вещей можно было ожидать чего угодно.

Я был потрясен и почему-то долго не мог повторить опыта. И вот теперь с самолета мир предстал передо мной чем-то похожим на тот, что я видел в зеркале. Впоследствии я рассказал об этом бортмеханику Косте, он вытаращил на меня синие глаза и пожал плечом.

- Вот чепуха,- отрезал он.-Впрочем... один раз я вылетел в рейс выпивши слегка - правда, было что-то в этом роде. Потом два года прорабатывали меня на всех собраниях, пока не нашли свежий случай...

Этот первый мой перелет в качестве пассажира что-то переломил в моем сознании. Кровь стучала в виски двойными ударами, как туманный сигнал. Моя лоция Каспийского моря! Смотрящий вперед-как же далеко мог он отсюда, с вышины, видеть и знать. Ночные полеты, слепые полеты, полеты над морем и пустыней, по никем не облетанным трассам. Строгое выполнение задания, несмотря ни на какие препятствия,- вот в чем была свобода. Я вдруг так позавидовал Глебу! Самому вести такую машину - может ли быть высшее счастье на земле?

Самолет несколько снизился. Теперь он шел на малой высоте в тени кучевого облака. Нас заметили с большого пассажирского парохода и махали платками. Мы ответили. Вряд ли они даже успели разглядеть. Пароход медленно полз по морю, как тяжелый утюг по синей с белыми разводами скатерти.

На аэродроме, когда мы стали, прощаясь, благодарить Охотина,он вдруг спохватился:

- А у вас есть где ночевать? - И, узнав, что мы надеемся на гостиницу, схватился за голову.- Хорош бы я был, отпустив вас! В городе идет совещание по проблеме уровня Каспия, прибыло много всяких специалистов - мест в гостинице нет. Что ж мне с вами делать, ребята? Гм! Ну, айда к нам.

- Но мы вас стесним,- неуверенно начала сестра.

- Поместим в отдельной комнате. Не это меня смущает... Как бы Глеб не рассердился, подумает, что нарочно вас привел... Д-да. Глеб ведь у нас живет. Пошли, здесь рядом.

У Охотиных был собственный домик в двух шагах от аэродрома. Мы получили в свое полное распоряжение изолированную комнату - бывшую кухню - с двумя кроватями, пузатым комодом и словно лакированным фикусом. Квартировавшие в ней артисты филармонии съехали только вчера.

Хлопотавшая над нашим устройством жена Охотина рассказала, что пускает квартирантов больше из-за того, что ей одной боязно: ведь Андрей Георгиевич вечно в полетах.

Весь Домик и все вещи в доме были на редкость чисто отмыты, выглажены, вычищены. Детей у Охотиных не было. Старый пилот звал жену Перепелкой, а иногда Мишкой. Если она отказывала ему в просьбе, он восклицал: "Ну что за Мишка!" - и вторично просьбы не повторял. Он вообще, по-моему, не любил спорить.

Елена Васильевна работала в клинике мединститута хирургической сестрой и вправду чем-то напоминала осеннюю перепелку. Она была круглолицая, добродушная, спокойная. Ходила по дому в отлично выутюженном платье, белой косынке и резиновом переднике. И с мужем и с другими людьми обращалась, как с больными,- снисходительно и властно.

Охотин что-то шепотом спросил у нее, она сказала, что Глеб Павлович еще не являлся. Он явился часом спустя, когда мы пили чай из беленьких с голубой каемочкой чашек, на белой накрахмаленной скатерти в хирургически чистой столовой.

Глеб не знал, что найдет нас у себя на квартире. Отпирать бросился сам Охотин и только начал ему что-то шептать, как Лиза решительно вышла в отлично освещенную электрической лампой переднюю. Как она потом мне объяснила, ей что-то показалось неладно. Я, разумеется, выскочил вслед за сестрой.

Вид у Глеба был как раз такой, как я себе представлял, будучи хорошо знаком с ухватками Фомы. Меня вдруг словно осенило: я мгновенно понял, в чем причина "неуспеха" моей сестры у мужской половины поселка Бурунного. Кому же хотелось испытать на себе кулаки чемпиона?

- Это Фома вас так избил! - вскрикнула Лиза, прижав обе ладони к покрасневшим щекам.

Глеб посмотрел на нее - с каким выражением, не разберешь: глазазеркало души - заплыли.

- Подрался из-за одной девчонки! - небрежно буркнул он (по-моему, ответ был великолепен!) и, невежливо повернувшись к нам спиной, хотел юркнуть в свою комнату.