Смотрящие вперед

Другие суда еще ловили. Самолет, пикируя и снова легко, по-птичьи, взлетая вверх, "наводил" на кильку то одно, то другое судно, как хозяин, распределяя косяки между рыбаками. Я вспомнил о "почерке" в воздухе. Никакой нервозности в "почерке" Глеба я не видел. Казалось, уверенно хозяйничал он в небе, и ловцы это заметили. Покуривая, они стали хвалить Львова: "Молодец, умелый, ловкий! Хорошо на косяки наводит".

Я невольно тогда подумал, что, должно быть, такая работа дает Глебу огромное моральное удовлетворение. И вдруг вспомнил другое. Однажды зимой попалось мне на глаза его письмо к Лизе, она его забыла на постели, и несколько строк я невольно пробежал глазами. Вот что писал Глеб: "Самые заветные мечты мои потерпели крах. Вместо настоящего дела - поиски кильки".

Но ведь каспийские летчики не только кильку ищут. Они ведут разведку тюленей и крупной рыбы, в любую погоду держат связь, спасают ловцов, попавших на дрейфующие льдины. Все их существование - бесконечная борьба со стихией за жизнь рыбака. Летом в синем просторе и зимой в туман, снегопад, гололедицу, бурю они пересекают Каспий по всем направлениям. Море разбивается на квадраты, и они метр за метром ищут с воздуха попавших в относ рыбаков. Как же надо было не любить, а презирать дело своей жизни, чтоб свести его сущность к самому малому - "искать кильку"!

Верно, душа его ныла и трепетала, как эта самая килька, попавшая в сеть, что он не Валерий Чкалов, не Громов, не Водопьянов. Ох, как хотелось ему подвигов, славы! Собственно, каспийские летчики каждый день творили подвиги, но они считали это просто работой.

Мне не хотелось думать о Глебе. Прислонившись ноющей спиной к борту, я стал слушать ловцов. Как они ни устали, но тут же пошли рассказывать всякие истории про относы, крушения, про то, как их не раз выручали пилоты. Теперь, когда я поработал вместе с ними, все точно роднее мне стали, ближе. Но у меня еще ныло сердце, что я попусту расстроил Фому, и я пошел его искать.

Фома был там, где положено находиться смотрящим вперед,- за штурвалом. Я вспомнил лоцию, которую знал чуть не наизусть: "Также должно обращать внимание на то, чтобы смотрящие вперед помещались на корабле в таких местах, где корабельный шум наименее мешал бы слышать звук туманного сигнала. Звук сигнала, не слышный с палубы, бывает слышен, если подняться несколько над палубой".

Я остановился в нерешительности возле Фомы.

- Садись,- коротко бросил Фома. Я присел на пороге рубки.

- Думаешь ли ты, что Мальшет будет больше любить Лизу, чем я? - спросил тихо Фома. Он был, как маньяк. Лиза застила ему весь свет.

- Нет, не думаю! - искренне отвечал я.

- Дело в том, что я... все равно без Лизы не могу жить,- еще тише проговорил Фома.- Хоть бы и с Мальшетом, но я буду за нее бороться.

Я издал какое-то невнятное восклицание, и мы замолкли.

Тем временем чернильная опустилась тьма. Искрясь тусклым фосфорическим светом, шумели волны под бортами суденышка. Мерное поскрипывание навевало сон, да и усталость сказывалась.

Вдруг судно наполнилось шорохом, вздохами, скрипом и словно кто-то, не открывая рта, запел без слов - ветер пел в снастях.

Глава шестая

МОРЕ И НЕБО

Домой мы возвратились под утро, уж очень переполнили "Альбатрос" рыбой. Солнце еще не взошло, но стоявшие на высоких сваях домишки, словно аисты на длинных ногах, уже порозовели от невидимого, но близкого солнца.

Меня с нетерпением ждала на берегу сестра. Когда я сошел на влажный, похолодевший за ночь песок, она так и бросилась мне на шею.

- В целости и сохранности твой братец,- прогудел Иван Матвеич, радостно подходя к Лизе.

Очень он ее любил. Он не раз говаривал мне, что самое его закадычное желание, чтоб Фома женился на Лизе.

От счастливого оживления, что такой удачный улов, он казался сегодня совсем молодым, хотя голова его была лыса и несколько глубоких морщин пересекали продубленную морскими ветрами кожу. У него было очень плохое зрение после контузии, и, чтоб видеть предмет или человека, он вынужден был к нему наклоняться. А когда-то Иван Матвеич был одним из лучших лоцманов на Каспийском море - до войны, когда Аграфена была еще его женой.

- Никогда еще так не везло,- весело сказал он Лизе,- перегрузили судно, еле дотянулись. Это Яша такой везучий.

- Так это же суеверие, как вам не совестно, Иван Матвеич,- смеясь возразила Лиза, но подошедшие ловцы стали доказывать, что я везучий и что из-за меня такой улов. Некоторые просто шутили, а иные действительно так думали.

Подошел и Фома, но он смотрел куда-то в сторону, и я вдруг его глазами увидел стоявшего неподалеку Глеба и понял, что они вместе с Лизой ждали меня у моря всю ночь. По их лицам незаметно было, чтоб они хотели спать. Значит, не скучали.

Мы попрощались с Фомой и втроем пошли поселком, совсем пустынным в этот ранний утренний час. Лиза вела наш старенький велосипед, из чего я заключил, что она побывала дома. Ловцы быстро рассеялись по домам, спешили отоспаться после тяжелого лова.