Сначала исчезли пчёлы…

Мы уже не прыгаем по кочкам и не ныряем в ухабы, пытаясь, как можно быстрее, смерить несчастные двадцать километров, разделяющих населённые пункты. Такие одинаковые — оставленные много лет назад большинством своих жителей и навсегда сменившие жизненный уклад, но, вместе с тем, такие разные — пошедшие каждый своим путём. Позади остался тот, где одну преступную власть сменили на другую. На смену легитимизировавшим себя мошенникам, посчитавшим, что люди больше не могут приносить должный доход, пришли бандиты, которые в одобрении или его видимости не нуждались.

О том, на каких принципах у них строились взаимоотношения с населением — я знаю немного. Ровно столько, сколько мне рассказывали станичники. А говорили они об этом не часто и совсем чуть-чуть. Лишь о том, что с того момента, как цивилизованная власть ушла из Алексеевской — ныне бандитской деревеньки, ничего нового не произошло. Простые работяги, как работали, так и работают — ведут хозяйство, обрабатывают приведённые в порядок земли, в общем, вкалывают много — по 8-12 часов в день, прямо как при бывшей, легитимной власти. Только налоги платят не в государственные фонды, а в бандитские карманы и не деньгами или лимитами, а частью продукции. Проще говоря, жители деревеньки, попросту кормили и обслуживали бригаду «Астматика», а те их не трогали и предоставляли, так называемую, защиту. Правда от кого именно, если самыми опасными людьми километров на пятьдесят окрест, были именно люди вышеупомянутого лидера — понимается с трудом.

Так что, по большому счёту, ничего в Алексеевской, с 2020 года не поменялось. Более того, чтобы поддерживать трудоспособность населения и результативность труда, бандиты когда-никогда добывали соответствующую технику. Например, Кристина слышала, что в прошлом году привезли хороший мощный культиватор. А вот профессор говорил, что, через третьи уши, слышал о покупке ими на нелегальном рынке новых печей для местной пекарни. В общем и целом, нельзя было сказать, что сельчане находятся рабстве — они просто работали и продолжают работать не только за себя, но и за других.

Это за спиной, это прошлое… Впереди — настоящее и, очень бы хотелось, чтобы и будущее. Но теперь мы движемся к нему медленно, будто не желая прерывать прелюдию встречи. Наш верный старый пикап всё же не выдержал испытания степью. Уж и не знаю, где и когда именно радиатор нашего четырёхколёсного друга получил пробоину и, не доехав буквально пяти километров до станицы, двигатель машины переклинило, хотя мы дружно надеялись, что УАЗик всё же выдержит не такой уж далёкий путь. И теперь нас приближают к общему дому лишь наши усталые шаги, смеряющие иссушенную степь, не быстро и не медленно — ровно так, как позволяют нам наши чувства, главное из которых страх. Страх подгоняет в боязни потерять всё то, что там — за раскинувшимся пред нами плато и клочком иссохшегося леса. И страх же, тянет сзади за рубашку, в ужасе узнать о том, что всё уже потеряно.

— Знаешь, — вдруг заговаривает Сергей, молча топающий чуть позади меня последние пятнадцать минут, а теперь поравнявшийся со мною, — мне, ведь, там делать нечего. У меня там никого нет. И, знаешь, мне ведь не за кого там воевать.

— Думаешь? — оборачиваюсь, дабы убедится, что отец и Леший достаточно далеко, чтобы ветер не смог донести эти слова до их ушей.

— Да, — грустно кивает Серёга. — И, ты не поверишь, — нервно посмеивается он, — мне не хочется туда идти. Понимаешь? Мне до трясучки страшно.

— Понимаю, — киваю устало до равнодушия. — Не иди.

— И не идти не могу.

— Почему?

— А ты не понимаешь?

— Нет. У меня там Кристина, у Лешего… — чуть спотыкаюсь, взвешивая степень приватности, рассказанного Иванычем, о трепетном отношении бородатого здоровяка к Куле, — в общем, тоже есть за кем идти. У тебя — никого там нет. Можешь слиться — я пойму. Ребята, наверное, тоже. Каждому, ведь, страшно… Это нормально. Это по-человечески.

— Так вот и мне страшно, — как-то совсем по-детски заглядывает в глаза Серёга. — Мне страшно, что меня подстрелят. Честно — очень страшно. Раньше мы спонтанно попадали в такое дерьмо или же план был какой-то. В общем — по-другому всё было. А сейчас идём, пешком, блин, идём, туда, где шмаляют. Страшно…

— Ну, я уже сказал, — с сожалением пожимаю плечами, — страшно — не иди.

— А не идти ещё страшнее… Мне очень страшно остаться одному. Не в том смысле, что я себе не найду компанию. Просто, вы с Санычем для меня как родня и остаться без вас — я даже не знаю как это… А ещё, не знаю, что мне делать, если вас грохнут?