Сначала исчезли пчёлы…

— Был бы ещё больший ужас, если бы вы не взорвали этих собак в их же логове, — покачивает головой Гарик. — Сюда машин десять прикатило, не больше. И то, две из них на подъезде рванули — «Шрам» с Максом постарались. То есть — человек тридцать, может чуть больше, может чуть меньше. В общем, по ходу, пол бригады вы под обломками положили-таки.

— Они отсюда шли? — кивает Леший на главную дорогу, уходящую через иссушенное поле за холм.

— Да, основная часть. Ещё небольшими пешими группами со стороны реки и с Севера зашли.

— Трупы по станице — их рук дело?

— Да, — грустно склоняет голову Гарик. — Искали, что-то… Но мы предупреждали всех, потому их из окон же и постреляли. Но до этого, они, конечно, натворили бед.

— Суки! — шипит Серёга. — А главного ихнего — не положили?

— Положили, — признаётся Гарик. — Ктулху и положил.

— Ай, да молодца! — прищёлкивает пальцами Леший. — А где сам-то? Он же, вроде, тут рулить без меня должен!

— Леший, — чуть скривил рот Гарик, — нету больше Ктулху. Он как Астматика положил, так сразу же сам пулю поймал.

— Да, ну? — как-то пространно и, кажется, даже весело фыркает Леший. — Не гони! Чтобы Ктулху? Да, ну, бред…

В ответ Гарик лишь печально кивает на зелёный кусок ткани, которым укрыты сразу три тела, лежащие по правую сторону от дороги. Леший глупо улыбается, с недоверием смотря на Гарика. Видя, что станичник не плавится под испытывающим взглядом, подходит к телам, всё так же, не сводя с Гарика взгляда. Глядя на него, кажется, что он сейчас сдёрнет саван и по-отцовски пожурит боевого товарища за неудачную шутку. Было бы неплохо, хоть и неуместно и, вообще, грешно. Но, всё же лучше, чем смотреть как бородатый здоровяк, стоя на коленях, держит руку мёртвого друга, будто с надеждой, что холодные пальцы ещё способны на крепкое рукопожатие.

Мы все, по очереди, подходим, молча возлагаем ладони на мощное плёчо и молча уходим. Кажется, все траурные речи излишни и неуместны изначально. И придумали их лишь потому, что человек слишком привык болтать, даже тогда, когда это не нужно, ни живым, ни мёртвым.

Прощаемся с Гариком. Как бы между прочим интересуюсь, где Кристина. Однако, даже не успев закончить вопрос, получаю ответ: «В больнице». Увидев мои испуганные глаза, Гарик сразу уточняет, что с ней всё в порядке. Одним лишь взглядом спрашиваю у отца позволения оставить их с Серёгой.

— Иди, — отвечает он на немой вопрос, — а мы пойдём, — чуть увлекает за рукав Сергея, — посмотрим как там дом, как соседи.

Не знаю почему, но жму руки и обнимаю, сначала отца, потом бывшего шефа. Может потому, что этого так не хватает каждому из нас — простого ощущения того, что люди, которым ты небезразличен, рядом с тобой. Мы часто забываем об этом, часто отказываемся ощущать ту теплоту, что исходит от них. Ведь, мы так привыкли, что чего-то поистине ценного нужно добиваться, превозмогая многое, и почти не замечаем, что самое дорогое есть у нас от рождения. А ещё — оно приходит само, вне зависимости от твоего положения в обществе или вне его, от наличия материальных средств или их отсутствия.

Мы вспоминаем о реальных ценностях, лишь, когда теряем их, или же по-настоящему рискуем потерять. Наверно, такова глупая человеческая порода. Настолько глупая, настолько человеческая, но, временами, такая бесчеловечная… Хотя, что есть человечность? Наверное, умение прощать. В первую очередь — самих себя. Прощать, но не для того, чтобы продолжать совершать ошибки, а для того, чтобы дать самим себе шанс стать лучше. Я прощаю себя за отнятые жизни. Простит ли Бог? Об этом я узнаю в свой час. Простят ли люди? Какое мне дело до всех людей? Мне достаточно того, чтобы меня простили лишь те, от кого исходит та самая теплота, которую мы так глупо игнорируем. Двое меня простили, да и не винили никогда. На очереди третий. Достаточно взгляда — в нём прошение грехов былых и грядущих. В нём, то самое — неуловимое и необъяснимое, когда едва ощутимое, а когда засасывающее в неистовый водоворот, то по-весеннему тёплое, то испепеляюще знойное. Люди придумали называть это любовью. Я, с недавнего времени, зову это смыслом своей жизни…

Что может быть понятнее и проще — жить ради того, чтобы сделать счастливым кого-то и при этом самому обрести своё собственное счастье? Хотя, наверное, это понимают совсем немногие. Если бы было по иному — то все на этой планете были бы счастливы, разве не так? Главное найти этот смысл. Главное — найти…

И я нашёл её, сидящей на ступеньках чёрного выхода здешней больницы — продолговатого одноэтажного здания, в котором было, всего-то, четыре палаты — две смотровых, да один административный кабинет, ну и пара крохотных подсобок. Как раз из этих подсобок, бывших ранее просто маленькими коридорчиками, и шли чёрные выходы. На фоне белого здания, с занавешенными светлой тюлью окнами, они напоминали печально потупленные в землю глаза. И на правом веке бетонных ступенек, сейчас, светло-голубым пятнышком, будто бы повисшей слезой, свернулась калачиком моя Кристина — мой смысл…