Снег Энцелада

Двинулись дальше. Могилы стали богаче. Железные и деревянные кресты окончательно исчезли, гранита стало меньше, преобладали черные мраморные надгробия с портретами, выжженными лазером, благочестивые мертвецы смотрели на нас мягко, но требовательно. На некоторых надгробиях размещались не только лица, но и предметы приложения профессиональных усилий, так что по учебнику легко было угадать учительницу, по фуре — дальнобойщика, по скрещенным игле и булавке — швею, а по шестеренке с подшипником — механика. Иногда вместо предмета изображалась печальная ветка березы, что свидетельствовало о том, что усопший был почвенником и, скорее всего, любил Есенина. Ветка рябины указывала на то, что покойник слыл жизнелюбом и больше ценил Высоцкого. Иногда на полированном эрзац-мраморе белела роза и капали слезы, что говорило о том, что сия дочь покинула наш мир задолго до отмеренного срока и близкие безутешны. По некоторым рисункам я не смог определить, что хотели сказать родственники и к какой касте принадлежал незабвенный. На белом памятнике красовались грибы — лисички, боровик и груздь, и было неясно, человек увлекался тихой охотой либо владел грибоварней. На другом памятнике изображался навесной замок и не уточнялось — этот замок свидетельствовал о том, что усопший провел жизнь в местах лишения свободы или работал слесарем. Третье надгробие украшали вырезанные очки и гармонь, и я склонялся, что здесь покоится пенсионер, Роман же полагал, что здесь лежит исполнитель народных песен. Каждая вторая могила не довольствовалась стандартным местом, а захватывала еще два-три размера, которые в отсутствие обитателей были заставлены столиками и скамейками.

Через пару минут доехали до окончания кладбища, по показаниям одометра в длину оно получалось больше километра.

— Около двух тысяч, — посчитал Роман. — Скоро весь город сюда переселится.

— Радон, — сказал я.

Просека продолжалась дальше, поперек дороги стоял похоронный автобус. Задняя дверца была откинута, из нее, как язык, выставился красный гроб. Двое мужиков быстро копали могилу, погрузились почти до пояса.

— Успели, — сказал я. — Пойдем.

Мы вышли из «восьмерки» и направились к копщикам.

Кладбищенская просека разогрелась на солнце, мох потрескивал, от куч погребального мусора пахло резиной и пластиком, бензином пахло от автобуса. Автобус обычный, с нарисованной по борту черной полосой и черными занавесками, бюджетный катафалк, Федор обещал областных мастеров, но явно пожадничал, Федор как всегда.

Мужики отточенными движениями, по которым легко опознавались профессионалы, резали лопатами плотный песок, мы с Романом некоторое время за ними наблюдали. Из автобуса доносился негромкий «Траурный марш»; копщики то ли нарочно, то ли не замечая работали в ритм. Роман стал насвистывать, я ткнул его в бок.

— Чего-то меня таращит сегодня, — объяснил Роман. — Дежавю третьего уровня. Смотри, земля какая легкая — пластают и пластают…

Хорошо пластали.

— Могу поспорить, еще минут пять — и все, — сказал Роман. — Звери…

Но они управились за три.

Углубив могилу по плечи, копщики оставили лопаты и вернулись к автобусу. Из него вышли еще двое, вместе они подхватили гроб, перенесли его к яме и установили на выкопанную землю. Гроб среднего качества, хотя Федор обещал все по высшему разряду. Не выдающийся такой гроб, обитый дешевой кисеей и дешевой же красной тканью.

Бригадир заглянул в автобус и сказал неразборчивое.

— Ненавижу все это… — Роман отвернулся от могилы. — Лучше кремация.

— Крематориев не хватает.

Могила, тошнотворная, как любая могила. Песчаная яма с гибкими сосновыми корнями, обрубленные, они напоминали пальцы; все, кто видит торчащие корни, замечают, что они похожи на нетерпеливые пальцы, каждый раз ты думаешь про эти пальцы, не хочешь, а думаешь, думаешь… И воняет. Раскопанная земля порой пахнет приятно, однако могила воняет всегда, червями и будущим трупом.

— А почему звери спят на могилах? — спросил Роман.

— Потому что они чувствуют…

Я договорить не успел, к нам неожиданно подошла женщина в черном платье с заплаканными красными глазами. Женщина ничего не сказала, а я сочувственно ей кивнул. Женщина всхлипнула, подержала меня за плечо, а потом повязала нам с Романом траурные повязки.

— Кто это? — шепотом спросил Роман.

— Главная сострадальщица.

Видимо, Федор заказал family set. Достойное агентство, если у усопшего нет родственников, ему предоставляется дежурная семья из нескольких плакальщиц и парочки сослуживцев.

— Популярная, кстати, услуга, — пояснил я. — Если покойник был полной свиньей и никто из родственников и слезинки выжать не может, они вскладчину нанимают вот такую женщину. И она как бы от их имени плачет, заламывает руки и рвет на себе волосы.

— Неплохо, — согласился Роман.

— Все предусмотрено в наши жестокие дни. Смотри!

Из автобуса показались две женщины и длинный мужик. Они не стали подходить к нам, стояли поодаль, переговаривались.

— У Хазина точно родственников не осталось? — спросил Роман.

— Нет вроде…