Снег Энцелада

Я сделал паузу, в ходе которой посмотрел на сострадальщиков. Они продолжали оставаться в недоумении.

— Я это к чему рассказываю — это ведь травма для него была большая… Шок. Произведение искусства оказало такое деструктивное влияние. С тех пор он и решил стать тем, кем стал — человеком с большой буквы!

Я замолчал. Копщики бросили курить и слушали.

Женщина с острыми плечами вдруг кинулась на гроб. Она обняла Хазина за ноги и разрыдалась. Ведущая сострадальщица стала ее утешать.

— Что-то… — Роман настороженно озирался. — Хорошо играют слишком…

— Согласен…

Разрыдавшуюся оттащили от гроба, и слово взял мужик с венком. Он выступил к гробу, откашлялся и стал говорить:

— Да, все так оно и было, вот как человек сказал, Петрович такое любил. Хоть и серьезный вроде мужик, а без шутки ни дня. У нас тогда в колонне нарядчица работала, хорошая баба, фигуристая, ну так Петрович на нее сразу замаслился. Ну взял он и на Восьмого марта этой нарядчице из полена буратину выстругал, но такого, перевернутого, как бы…

Петрович. Я не помнил отчества Хазина, поэтому он вполне мог быть и Петровичем, почему нет?

— Ну, в колонне стали праздновать женский день, подарки женщинам вручать, а Петрович свою поделку и предоставил. И тут все и увидели — нос у буратины не на голове, а наоборот! Так нарядчица как схватит это полено, так Петровичу им и по голове! До последнего эту шутку вспоминали… Нет, мужик веселый был, веселый, не то что сейчас, сейчас все злые, все друг другу как псы…

Петрович мертв. Средь сумрачных пределов он среди праха обратится в тлен.

Мужик не знал, куда определить венок, так с ним и отступил. Ведущая женщина посмотрела на остальных, но подхватить знамя скорби никто не решался. Тогда ведущая дала отмашку могильщику, и он принес из автобуса временный крест и еще один траурный венок. Венок он положил в голову могилы, а крест расположил в ногах.

— Хазина звали Семен? — спросил Роман.

— Что?

Роман указал мизинцем на крест.

Семен Петрович Лукин. 26. 02. 1972–15. 06. 2018.

Лукин.

— Это не Хазин, — еле слышно в нос произнес Роман. — Ты видишь?!

Я сам понял, что это не Хазин. Хазин был где-то в другом месте.

— А где тогда Хазин?

Роман сипло задышал и схватился за сердце. Ведущая ойкнула.

— Ему плохо, — объяснил я. — Сердце сбоит, переживает…

Я успел подхватить Романа под руку и отвел в сторону, к сосне. Сострадальщики смотрели на нас с сочувствием.

— Витя, пора сваливать, — прошептал Роман. — Пока нам по морде не надавали.

Я был согласен, подхватил Романа поплотнее и потащил к «восьмерке».

— А где Хазина тогда хоронят? — спросил Роман. — Его вообще хоронят? Может, его завтра хоронят?

— Может, и завтра, — сказал я. — Надо Хазину позвонить… тьфу ты, Федору… Пойдем!

Мы шагали к машине. Роман на всякий случай прихрамывал и покачивался. Я с трудом сдерживался, а Роман хохотал, зажимая рот, и рассмеялся в голос, едва мы забрались в «восьмерку».

Двигатель, как назло, не запускался, стартер полоскал поршнями, искра не подхватывалась, проклятые V-коптеры опять откачали все электричество.

Ведущая сострадальщица подошла к нам, посмотрела на булькающего Романа.

— Истерика, — пояснил я. — Они были близки с детства…

— Да… — сострадальщица поправила черную косынку. — А вы на самом деле были учеником чучельника?

Роман всхлипнул.

— Так и есть, — сказал я. — Мы с Сеней были тогда… как братья. Потом все завертелось, завертелось. Отличный был парень…

Я вздохнул. А Роман икнул.

— Мы, наверное, поедем, — сказал я. — Моему другу нехорошо, он переволновался, ему сейчас лучше полежать.

— Да-да, правильно… Вот, возьмите.

Сострадалица протянула черный полиэтиленовый пакет.

— А что…

— Так полагается, — настойчиво сказала женщина. — Помяните его, вы же друзья.

Я взял пакет. Женщина пошагала к могиле. Я еще раз повернул ключ зажигания, «восьмерка» завелась. Быстренько развернулись и поехали прочь.

Молчали до асфальта: и Роману, и мне было не очень приятно от случившегося. К тому же я думал про то, где хоронят Хазина.

Когда начался асфальт, я пристроился у обочины, двигатель глушить не стал.

— Неприлично получилось, — сказал Роман, вытирая слезу. — У людей похороны, а ты про какую-то Июньку…

— Я же не знал… А потом, этот мужик про буратино даже хуже выдал, а он Семену родственник… Да ладно, Роман, будет людям о чем на поминках поговорить.

— Не думал, что так бывает, — сказал Роман.

— А я предупреждал — на свадьбах и похоронах реальность особенно уязвима. Свадьбы, похороны и магазин на диване…

Я достал телефон.

— Семен Лукин, судя по всему, прожил веселым человеком, — сказал я. — Думаю, он обрадовался бы таким похоронам, здоровую иронию бытия еще никто не отменял.

— Возможно, ты прав, — сказал Роман. — Мой отец всю жизнь собирал казачьи песни, ну, настоящие, фолк-фолк. Так вот, на его похоронах приглашенный казачий хор исполнил «Когда мы были на войне». Все растрогались до слез.

— И что?

Я набрал Федора.

— «Когда мы были на войне» сочинил Давид Самойлов, — сказал Роман.

— Не сомневаюсь, что это он сделал назло, — сказал я.