Сны Эйлиса (СИ)

Ох, льор и не подозревал, что Софья ныне знает о нем больше, чем он мог вообразить в любой самой смелой мечте… Раджед Икцинтус — вся его загадочность и наглость служили прикрытием для великой боли. Зачем же настоящий так упрямо скрывался? Боялся, что человечность — признак слабости? Если бы не эта маска, все бы сложилось иначе для них обоих.

— Вадик, сегодня не могу, — ответила с легкой улыбкой Соня, про себя иронично вздохнув: «И не хочу слушать нытье о сессии». Страх перед экзаменами не посещал ее после темниц Илэни и побега из рушащейся янтарной башни с Ритой на руках. А контрольные — слишком мелко и недостойно страха, словно непомерные испытания и правда делают человека много сильнее. Или просто учат ценить подлинно важное, опасаться по-настоящему угрожающего. Вот только ничего не подсказывают о природе любви, которая задумчивой вуалью скрывает ясный взор одних и распахивает глаза иным. Софья принадлежала ко вторым, хотя еще ничего не чувствовала, зато знала, как ощущается ее отсутствие. Сердце ныло в легкой тоске и безмолвном ожидании.

Однокурсник, кажется, ухаживал за ней, но настолько вяло и невнятно, что не хотелось отвечать взаимностью. Да, они могли бы пойти в кафе возле университета, посмотреть какой-нибудь сериал с его разбитого ноутбука-трасформера, вдоль экрана которого пролегла трещина после неуклюжего падения на кафель. И все же… какой это несло смысл, когда сердце молчало? Для кого-то и в кафешке с фастфудом счастье, а кому-то и царский изысканно сервированный стол не в радость. Вадик же просто ничем не привлекал, он бы никогда не сумел понять ее. Она бы никогда не доверила правду о своей тайне.

Софья научилась не судить слишком быстро о людях, но от внутреннего одиночества ее ничто не избавляло. В любом случае, она знала больше: ей открылось то, над чем билась вся современная наука. Но Сумеречный Эльф повелел никому не рассказывать, словно так определил ей посильное испытание молчанием. Другие миры, другие люди — сотни опасностей, нависших над ее не слишком справедливым миром.

И память об одном опасном чародее, который… все еще любил ее. Зеркало не разделяло их, не становилось неприступной стеной. Только для него, но не для нее. Таков был договор с Сумеречным. Отныне она ведала больше, никогда и никому не раскрывая об этом. Но у любого знания существует цена.

Тихая размеренная жизнь либо явилась наградой за пережитые мучения, либо застыла отдыхом перед новыми. За все время после возвращения из Эйлиса ничего страшного больше не произошло, не считая несостоявшегося инцидента с балкой. В остальном, словно кто-то оберегал семью Софьи от невзгод: никто не жаловался на здоровье или финансовые проблемы; она легко поступила в университет на бюджет, родители не ссорились. Казалось бы, сказка. Но туманное предчувствие распускало черные крылья. Где-то в отдалении разворачивалась катастрофа. То ли за сотни километров, то ли так близко, что достаточно обернуться — и вот оно, совсем рядом.

— Все в порядке? Ты рано. Все учишься… Давно вы с девочками не собирались, — заглядывала в комнату мама, когда дочь вернулась домой.

— Не получилось, — пожала плечами Соня. — А с кем собираться-то?

Школьные подруги, которые вместе с ней когда-то глядели свысока на остальных из-за того, что прочли больше книг, ушли из-за глухой зависти, когда Соня поступила в более престижный университет. Одна вроде вышла лет в восемнадцать замуж и больше не писала, другая уехала в Америку. Третья… о ней вообще сведения терялись по непонятным причинам, разве только с Днем Рождения друг друга поздравляли по сети. Но Соня не сердилась и не проклинала саму суть «дружбы». Существовали не те люди, с которыми просто не по пути.

— С сокурсницами, разве нет?

Соня потупилась, вспоминая, что на учебе у нее и правда приятные люди. Надолго ли? Ведь все дается на время, все неуловимо и зыбко. Друзья, богатство, жизнь… Пожалуй, только любовь и творчество могут продлить бытие после смерти, обращаясь в память. Ее же теперь невольно отделяла стена доверенной тайны.

— А… с ними мы в субботу хотели.

— Понятно. Ну, учись тогда. Не пойму, что это за бумажки все у тебя на столе. На историю не очень похоже.

— Да так… Это не совсем история.

— А, игра какая-нибудь, понятно, — махнула рукой мама, все логично объяснив себе. Ее-то мир оставался в рамках обычного человеческого восприятия. Дочь только загадочно полуулыбалась, но тень веселья и теплоты схватывались зимней стужей.

«Я не боюсь. Я это выдержу, я не боюсь! Так надо», — говорила себе Софья, сдерживая подступавший ужас и слезы каждый раз, когда она заглядывала в новостную ленту или слышала чью-то историю о несчастьях и горестях. Вот ее страшная правда, вот ее цена знания и возможности слышать сквозь миры. Жемчуг — камень жертвы, камень, который заставлял переживать чужую боль. И она добровольно приняла ее, одновременно словно вынырнув из своей уютной раковины.