Со всем этим покончено

Следующим вечером, 19 июля, нас сменили и дали приказ готовиться к атаке на лес Хай Вуд, видневшийся в тысяче ярдов справа на косогоре. Хай Вуд, который французы называли Вороний Лес, входил в главную линию обороны немцев, тянувшуюся по холмам через Дельвильский лес на левом фланге. Две английские бригады уже пытались его атаковать, но были отброшены. В Королевском уэльском полку из-за потерь оставалось не больше четырехсот человек, считая транспортников, санитаров, поваров и другой небоевой персонал. Меня назначили командовать ротой В.

Мы заняли позиции на склоне за небольшим холмом, примерно в полумиле от леса. На совещании ротных командиров полковник Кроше сообщил нам план атаки. «Что ж, господа офицеры, — сказал он, — во время атаки мы будем в резерве. Камерунцы и 5-й Шотландский пехотный полк атакуют первыми, в 5 утра. При необходимости их поддержат батальоны частных школ. Не знаю, дадут ли нам команду вступить в бой, если да — значит, джоки[4] сделали ноги. — И добавил: — Как обычно. — Он хотел, чтобы мы почувствовали свое превосходство. — Батальон частных школ — это… ну, сами знаете. Короче, если нас бросят в атаку, нам конец». Эти слова он произнес со смехом, и все тоже засмеялись.

Мы сидели на земле под прикрытием дорожной насыпи. 75-я батарея французов, находившаяся примерно в двадцати ярдах, начала беглую стрельбу над нашими головами — в Долине Счастья сейчас было сосредоточено огромное количество орудий. Мы почти не слышали слов полковника, но поняли, что если получим приказ атаковать, то должны будем развернуться в боевой порядок и, достигнув леса, вцепиться в этот лес зубами. Полковник попрощался, пожелал нам удачи, и мы вернулись в свои роты.

Нервы у всех были напряжены до предела, и тут, как всегда совершенно не к месту, пришло сообщение из штаба дивизии. Можно было не сомневаться, что приказ из дивизии придет именно в момент атаки и что речь в нем пойдет о какой-нибудь ерунде: о покраске газораспылителей, содержании в окопах домашних животных или вежливом обращении с союзниками. На этот раз одному из рядовых роты С предписывалось немедленно явиться в сопровождении ефрейтора к заместителю начальника военной полиции в Альберте на заседание военно-полевого суда. Ротный сержант также должен был присутствовать в качестве свидетеля. Рядовой обвинялся в том, что, примерно месяц назад, убил француза из местных жителей в estaminet[5] в Бетюне. Все тогда изрядно выпили, и француз, который был зол на англичан из-за слишком большой благосклонности к ним своей жены, начал сыпать оскорблениями. Свидетели якобы слышали, как француз кричал: «Anglais no bon, Allmand très bon. War fineesh, napoo les Anglais. Allmand win»

[6]. После этого солдат схватил штык и заколол француза. Военно-полевой суд оправдал его, а французский гражданский представитель похвалил за «энергичное подавление пораженческих настроений местного населения». В результате ни тот солдат, ни два унтер-офицера в сражении не участвовали.

Позже я восстановил картину пропущенного ими боя. Джоки все же смогли укрепиться в лесу, и Королевский уэльский полк оставался в резерве до одиннадцати утра. Немцы вели заградительный огонь по холму, за которым находился наш батальон, так что еще до вступления в бой мы потеряли треть личного состава. В числе раненых оказался и я.

Немцы стреляли из шести- и восьмидюймовых орудий, огонь тяжелой артиллерии был такой силы, что мы решили спешно отойти ярдов на пятьдесят. Во время отхода в трех шагах позади меня разорвался снаряд. Я услышал взрыв и почувствовал сильный удар между лопаток, но боли не было. Поначалу я решил, что меня просто ударило взрывной волной, но вдруг заметил струйку крови, стекавшую в глаз, и, теряя сознание, сказал Моуди: «Меня зацепило». За пару минут до этого мне в двух местах оцарапало левую руку — абсолютно симметрично отметинам от ранений на правой руке, оставшихся после артподготовки в сражении при Лоосе. Я счел это счастливым предзнаменованием, и для большей уверенности повторил про себя строку из стихотворения Ницше во французском переводе:

Non, tu ne me peux pas tuer![7]

Это было стихотворение о приговоренном, стоящем на эшафоте рядом с рыжебородым палачом. (К слову сказать, из-за книги стихов Ницше меня еще сильнее подозревали в шпионской деятельности. Ницше, которого газеты клеймили как идейного вдохновителя германского милитаризма, многие воспринимали как загадочную, зловещую фигуру, стоящую за кайзером, чуть ли не как шпиона из романа Уильяма Ле Ке[8].)