Испытав тогда внезапный и сильный укор совести, Поляков, не в силах отказаться от встреч с любовницей, решил выстроить определенную схему общения и видеться с ней не чаще чем раз в две недели.
Писать эсэмэски он не любил, к тому же это был верный компромат, а потому он звонил накануне того дня, когда планировал навестить ее в душной маленькой квартирке.
– Неужели кто-то до сих пор верит в этот сраный вирус? Обычный грипп, благодаря которому серьезные пацаны зарабатывают бешеные бабки, – бубнил Аркадий.
Судя по его кислому и злому лицу, карта ему шла плохая.
– Он не обычный, а искусственный, – отозвался проктолог Кирилл, игравший за столом Агаты.
– Ну и что? Нормальный иммунитет справится с любым.
– Как раз нормальный и пострадает, а такому, как у меня, уже все нипочем, – усмехнулся Швыдковский. – Онкологические, как говорит мой доктор, ковидом почти не болеют. Наверное, успокаивает.
От Полякова не укрылось, как напряглось лицо Агаты.
В их последнюю интимную встречу она что-то говорила про отца, у которого нашли опухоль простаты, объяснив новообразование перенесенным зимой ковидом.
Не в силах отказаться от ее тела – всегда горячего, благодарного, отзывчивого к любому прикосновению, он теперь усилием воли сводил к минимуму любые разговоры. Он не видел ни малейшего смысла расспрашивать ее о ребенке, матери, отце и уж тем более о придурочном муже.
Четко разделяя свою и ее жизни, тем не менее он уже не мыслил свою без Агаты.
Проститутки остались в прошлом, похожем на один безрадостный день, а вот с Мартой у него впервые за всю совместную долгую жизнь возникла моральная проблема: только с появлением Агаты он начал ощущать себя неверным мужем и четко осознавать, что изменяет жене с другой.
Возвращаясь от любовницы, перед тем как въехать в поселок, Поляков останавливался где-нибудь на обочине и тщательно обрабатывал руки и шею пахучим антисептиком, одежду же, перебивая въедливый запах пудровых духов, поливал любимым одеколоном, флакончик которого жена неизменно дарила ему на двадцать третье февраля.
Этот самый темно-сиреневый квадратный флакончик, теперь всегда лежавший в бардачке машины, словно олицетворял собой немой, болезненный укор и вопил о его предательстве.
За соседним столом шел активный торг.
Борис объявил мизер, Агата, теребя на шее кулон – подделку под изумруд, вдруг заявила:
– Девять без прикупа.
– Ну размесил так размесил! – гыкнул Ренат, сидевший на раздаче. – Ты хорошо подумала, дорогая?
– Вист, – нахмурив лоб, сухо отозвался Борис.
– Не уверена, – дернула пальцами за кулон Агата.
– Все, игра завистована! – возбужденно сказал Ренат. – Кстати, касатка, не надевай сюда даже поддельные камушки. Кто знает, может, уйдешь и без них.
Агата порозовела.
– Это мамин кулон.
– Села за стол – так у тебя, считай, ни отца, ни матери, – не отводя взгляда от рук Агаты, собиравшейся сделать ход, продолжал глумиться Ренат.
Заступника Алексея Николаевича не было, а Поляков, стиснувший зубы и уже успевший обсчитаться на распасах из-за переключенного на соседний стол внимания, молчал.
На экране шла «Касабланка». Там, заламывая красивые руки перед Богартом, красиво плакала Бергман.
– Ляжете? – нависнув, как коршун, над столом, весело задал очевидный вопрос Ренат.
Игроки открыли карты.
– Уйдешь без двух, – быстро подсчитав все возможные взятки Агаты, торжествовал он.
– Согласна? – оторвав взгляд от карт на столе, слегка виновато спросил Борис.
Губы Агаты дрогнули, она пожала плечами:
– Отвратительно легли ваши карты.
– Так согласна? – лыбился Ренат.
Агата молча бросила карты на стол, а довольный оживленной игрой Швыдковский принялся записывать результаты в пулю.
В тот вечер они проиграли оба: Поляков совсем немного, Агата же около сорока тысяч.
Дождавшись ее в машине, Поляков, как только она села, предложил:
– Идем в ресторан. Зальем наше горе, – не в силах глядеть на ее потухшее лицо, попытался пошутить он.
– Это ты так решил? С чего ты вообще взял, что я хочу в ресторан?! – рявкнула она.
В углублении рядом с коробкой переключения скоростей беззвучными всхлипами сотрясался предусмотрительно перевернутый экраном вниз мобильный.
Поляков знал, что это Марта.
Утром, съедаемый ставшим уже постоянным чувством вины, он неожиданно предложил жене съездить в воскресенье днем в недорогой кавказский ресторанчик на площади в Шушинке.
Марта обрадовалась и сказала, что заодно они посмотрят на зазнобу Ваника, торговку овощами, у которой тот делал по списку закупки.
Она случайно подслушала их разговор по мобильному и вот уже месяц то и дело пересказывала Полякову, что Ваник назвал продавщицу не то «любимой», не то «кошечкой».