Собачий рай

– Тебе сломали психику еще в детстве, – пользуясь моментом, перешел в наступление Поляков. – Возможно, отец тебя насиловал, отсюда ненависть и неуважение к старшим.

– Бля…Ты совсем, что ли, больной?! – выкрикнула Тата и закрыла руками лицо. – Я с детства знаю ее отца!

Виктор, ошарашенный новым шквалом страстей, сидел не шевелясь.

То и дело сновавший мимо грязноволосый официант внимательно прислушивался к разговору, но Полякову уже было все равно.

Агата нехорошо прищурилась:

– У него есть дочь.

Полякову показалось, что под его стулом, закружившимся на месте, разверзлась бездна ада, из которой полезли наружу шипящие языки склизких змей, и все они разом заговорили отдаленно похожим на Агатин голосом:

– Не родная. Он ей не биологический отец. Он вообще ей не отец. Просто она об этом не знает.

– Оставь, мерзавка, мою дочь в покое!

– Надеюсь, все всё поняли, – не унимались змеи, – откуда в его голове столь тяжелая проекция. Буквально он мог ничего с ней не делать. Но он очень, очень этого хотел. Так сильно, что до нашего знакомства водил к ней на квартиру юных проституток.

Тата, скрипнув стулом по каменным плиткам пола, отодвинулась от Полякова.

– Пизде-ец… – не скрывая отвращения, протянула она.

– Ты дорого за это заплатишь… – пытаясь остановить набежавшие в уголки глаз слезы, Поляков немигающим взглядом глядел на серую поверхность стола. – Когда-нибудь поймешь, как ошибалась… Я ведь любил тебя.

– Садист, он всегда или почти всегда еще и мазохист, – шипела змея, обвившая тонкую шею Агаты. – Видите, как обе эти крайности в его голове стремительно переключаются. Ему нужна показательная порка. Таким образом он хочет вызвать у вас сочувствие, раз сегодня агрессор я…

– Сочувствия как раз в тебе нет, – сдавленным голосом отвечал Поляков, – ты и понятия не имеешь, что это.

– Сочувствие? К тебе? – лицо Агаты окаменело. – А где было твое сочувствие, элементарное, если хочешь, христианское – ты же носишь крест, – где было твое сочувствие двадцать шестого августа прошлого года? – произнесла она фразу, которую он все это время с замиранием сердца подсознательно ждал. – Где оно было в тот черный в моей жизни вечер, когда я тебе позвонила? Не Пете, не папе своему, не Вите, а тебе! Я позвонила первому тебе! И что ты мне ответил, когда я попросила помочь отыскать ту тварь, того водилу?

И воздух, и все предметы, и люди вокруг застыли – поставленным на паузу кадром черно-белого кино.

– И что же он тебе ответил? – едва слышно спросила Тата.

– Ничего. Он просто назвал меня девушкой… сказал, что я ошиблась номером.

– Я был с женой. У нее тяжелая работа, расшатанная психика. В тот вечер мы ругались. А ты всегда игралась со мной… Я просто тебя не понял, – резал фразами Поляков заканчивающийся вокруг воздух. – Прежде ты никогда не называла меня «милый», я опасался, что это какая-то дикая игра, желание сделать мою семейную жизнь… невыносимой. А потом хотел найти тебя, узнать, что случилось.

Он и в самом деле только сейчас вспомнил, что именно сказал ей в тот вечер.

– А перезвонить-то потом было слабо?! – воскликнула Тата. – Раз звонил вам человек в беде? Позвонить, выяснить.

– Мне нужно было видеть ее, смотреть в глаза. Я готов был предложить любую помощь. Хотел по-другому. Хотел беречь ее, ухаживать за ней, – долбил остатки воздуха Поляков.

– Ухаживать?! – Агата истерично захохотала. – Как, как ты можешь за кем-то ухаживать, если за тобой самим надо ухаживать?! И давно уже за тобой надо было ухаживать! Он же не спит как человек, не жрет, ничему не радуется! – кричала на все кафе Агата.

– Я разведусь. Выходи за меня, – не глядя на нее, отчаянно лгал он.

– Ты действительно совсем больной! – отпихнув от себя чашку, она уронила голову на стол. Рыжие волосы волнами разметались по серой поверхности стола.

– Вы оба больны, – неожиданно жестко заговорил Виктор. – Я не слышал, что и как он ответил тебе в тот вечер, когда, как мы уже поняли, произошла та авария, но все, что вы здесь другу демонстрируете, и то, как вы это делаете, отвратительно. Я приехал оттуда, где люди радуются самым простым вещам: куску хлеба, лекарствам, чистой воде… Радуются солнцу в небе, тому, что близкие живы. Удивительно, что вы, – он повернулся к Полякову, – офицер, хоть и тыловой, этого не понимаете…

– Я не тыловой, – едва разжимая губы, отвечал генерал. – Я бывал в горячих точках.

Виктор внимательно глядел на него красивыми грустными глазами:

– Тем более… То, как вы, эгоцентрики, пытаетесь друг друга сейчас уничтожить… Все это – ненормально. Мое мнение: вам лучше больше никогда не встречаться.

– А любовь, она, Витя, как и война, всегда ненормальна, – обхватила себя руками Тата.

По ее впалым, густо накрашенным щекам катились слезы.

* * *

Выскочив из кафе на улице Гарибальди, «расстрелянный» Агатой Поляков, против всех законов разума, ликовал.

В эти последние апрельские минуты он ощущал себя настоящим королем.

Королем без короны, с потерянной королевой, но все же настоящим, сумевшим залезть в душу другого человека.