Собибор. Взгляд по обе стороны колючей проволоки

В этот день мы работали в «Норд-лагере». Все обошлось сравнительно благополучно, если не считать, что пятнадцать человек получили «за нерадивость» по двадцать пять плетей каждый. Плетьми немцы били не просто, а с садизмом.

Я вспомнил, как сегодня мне сказал парень лет пятнадцати Томас Блатт[396]:

— Не знаю, кто счастливей. Или они, для которых через десяток минут все кончится, или я, который по дороге к смерти вынужден пройти еще один последний этап.

И действительно, боязнь не упасть во время работы, не получить двадцать пять плетей, которые ты сам обязан четко отсчитывать, боязнь не сбиться со счета, иначе начинали заново, пока ты правильно не сосчитаешь. Потом обед. Жидкий так называемый «суп» и снова работа и страх. Только поздно вечером давали кружку воды и двести грамм хлеба, состоящего в основном из древесных опилок. Затем тяжелый сон, в котором снова все повторяется в сновидениях, и только на заре человек забывался. Резкий свисток обрывал эти счастливые минуты. И так однообразно протекали дни в ожидании смерти в газовой камере.

25 сентября. В этот день в лагере у нас было срочное задание перебросить уголь с одного места на другое. Поэтому на обед было дано только двадцать минут.

Френцель все время стоял возле лагерника-повара Цукермана и изредка стегал его плетью, чтобы он поскорее разливал пойло, называемое «супом».

Прошло около пятнадцати минут после начала выдачи «обеда». Увидев, что еще около трехсот человек не получили супа, Френцель приказал повару выйти из барака во двор, сесть на землю, сидеть ровно, поджав под себя ноги, а руки держать опущенными. Затем Френцель, насвистывающий какой-то марш, стал ритмически наносить удары плеткой по голове и плечам повара. Ноги и руки повара судорожно дергались, кровь залила лицо, он глухо стонал, не смея крикнуть.

Мы смотрели издали на это дикое избиение и не могли вмешаться. Сколько времени оно продолжалось, сказать не могу. Для нас оно показалось вечностью.

Многие получившие в этот день суп, несмотря на голод, не могли его есть: казалось, он пропитан кровью.

26 сентября. День обычный. Утром нам раздали по кружке кипятку, в двенадцать часов — по кружке воды с затхлой крупой, а вечером — кусочек хлеба. Двадцать пять человек в добавок к этой порции получили по двадцать пять плетей за разные «провинности».

Каким-то чудом я избежал избиения. Случилось это так. Сорок человек нас работало на колке дров. Изголодавшиеся, утомленные люди с трудом подымали тяжелые колуны и опускали их на громадные пни, лежавшие на земле. Френцель ходил между нами и с размаху хлестал толстой плетью, приговаривая:

— Шнель, шнель!

Он неслышно подошел и остановился за спиной невысокого, в очках, худого, как щепка, голландца. Голландец на минуту прервал работу, чтобы протереть стекла очков и тотчас на его голову опустилась плеть Френцеля. Очки голландца упали на землю и разбились вдребезги. Полуослепшими глазами тот не различал стоящего перед ним пня. Слабыми руками поднимал он колун и опускал, как попало, на пень.

Френцель взмахнул плетью. Голландец застонал от боли, но не смел оторваться от работы и продолжал раз за разом бить как попало колуном по пню. И в такт этим ударам Френцель, улыбаясь, бил его плетью по голове, с которой свалилась шапка.

Я стоял совсем близко, метрах в пяти от голландца и не в силах был оторвать глаз от этой жуткой сцены. Я как завороженный смотрел на нациста и его жертву, хотя и знал, что за малейший перерыв в работе меня постигнет такая же участь.

Проклятый немчура заметил, что я перестал колоть свой пень. Он подозвал меня:

— Ком![397]

Затем, вспомнив, видимо, русское слово, добавил:

— Иди, иди!

— Попался! — подумал я. — Теперь и меня изобьет как голландца. Ну, что поделаешь… Главное, надо показать этому мерзавцу, что я не боюсь его.

И я твердо выдержал испытующий, насмешливый взгляд Френцеля.

Он грубо оттолкнул голландца и сказал на ломаном русском языке:

— Русски зольдат, тебе не есть по нраву, как я наказал этот дурак? Даю тебе ровно пять минутен. Расколешь за это время пень, получишь пачку сигарет. Опоздаешь секунду, всыплю двадцать пять плетей.

Он снова улыбнулся, отошел на несколько шагов от меня и вытянул вперед кисть руки с часами в золотом браслете.

Подавив в себе жгучее желание вцепиться в горло этот борова, я внимательно окинул взором пень и, пока Френцель «засекал» время, рассчитал, как удобнее всего расколоть.

Френцель скомандовал:

— Начинай!

Я стал колоть. Колоть здоровенный пень тяжело, страшно тяжело, но я всаживал в него топор так, словно всаживаю в башку этого зверя, стоящего рядом… Все было как в тумане, я уже ни о чем не мог думать, этот огромный пень заслонил собой весь мир… Но вот последним ударом я доколол его и тогда только почувствовал, что я не в силах еще раз взмахнуть колуном. Несмотря на холодный дождь, все мое тело было облито потом. Поясница и руки мучительно ныли. Сердце сильно билось.

Подняв с трудом голову, я увидел, что Френцель протягивает мне пачку сигарет.

— Четыре с половиной минутен, — сказал он. — Раз обещаль — значит, так. Получай.