Собибор. Взгляд по обе стороны колючей проволоки

Я не мог себя принудить взять сигареты. Благоразумие подсказало мне: «Возьми. Не возбуждай против себя начальника сектора. Это поведет к установлению слежки за тобой, может помешать твоему делу». Но я не мог принять что-либо от этого негодяя, только что избившего несчастного голландца.

— Спасибо, я не курю, — ответил я и пошел к своему месту, чтобы взяться за работу.

Френцель молча зашагал по двору. Минут через двадцать он вернулся. В руках у него были полбулки и кусок маргарина. Он обратился ко мне, растянув в улыбке толстые губы, в то время как выпуклые, ястребиные глаза его были холодны, как лед.

— Русски зольдат, возьми.

За всю мою жизнь я не переживал такого тяжкого искушения. Я видел, как товарищи по работе искоса завистливо смотрят на меня. Я вдыхал, как аромат дорогих духов, запах хлеба. Меня прельщал янтарный маргарин… Как мне хотелось тогда есть!.. но опять какое-то властное чувство заставило меня отказаться:

— Благодарю вас, то питание, которое я получаю здесь, меня вполне удовлетворяет.

Скрытая ирония моего ответа не ускользнула, конечно, от Френцеля. С его лица на миг исчезла обычная улыбка. Угрожающе и вместе с тем озадаченно он переспросил:

— Не хочешь?

— Спасибо, я сыт.

Я видел, как рука Френцеля судорожно сжала плеть, но он сдержался, круто повернулся и пошел со двора.

Едва он скрылся с глаз, ко мне подбежали ребята. Посыпались замечания:

— Почему ты не взял?

Ведь он мог не только избить, но и убить тебя.

— И сам бы поел, и с нами поделился бы, хоть по маленькому кусочку.

А некоторые сказали:

— Ты поступил как нужно.

Я смотрел на них утомленно. Мне хотелось крикнуть им, чтоб они выше держали голову, давали посильный отпор врагу. Но мне казалось, что они меня поняли. Впрочем, и говорить мне не пришлось бы, к нам быстро шел капо Шмидт. Ребята поспешили к своим местам.

27 сентября. С утра мы работали во дворе «Норд-лагеря». Один из моих товарищей по эшелону — Калимали, шепнул мне:

— Ты заметил, что почти все начальство ушло из лагеря?

— Да. Но почему?

— Прибыл новый эшелон и людей уже отправили на смерть. Должно быть, сейчас начали…

У меня точно сердце оборвалось — и в тот же миг я услышал полные мучительной тоски и ужаса вопли детей и женщин, которые сейчас же заглушались неистовым гоготом гусей.

Шубаев крикнул мне в ухо:

— Ишь, подлюги, что придумали. Мне рассказывали старые лагерники: давно уже приказу Френцеля, держат триста гусей для того, чтобы заглушать их криком вопли умирающих людей. Ну и мерзавцы.

Я почувствовал, что кровь закипела в моих жилах. Если б сейчас появился здесь какой-нибудь немец, я убил бы его вот этой лопатой, которую держал в руках.

Ко мне подошли бледные, взволнованные Цибульский и Лейтман.

— Саша, нельзя дальше терпеть, надо действовать, уничтожить охрану — и в лес — всего лишь в двухстах мерах от нас.

Я ответил:

— А часовые на вышках, а колючие изгороди, а заминированные поля? Конечно, бежать одному или нескольким легче, чем всем. Но надо сделать так, чтобы ни один из нас не остался здесь. Пусть часть людей не уцелеют при побеге, но те, кто спасется от этих людоедов, будут мстить им.

— Но медлить нельзя — настаивал Цибульский. — Ведь уже осень, а когда лес оголится и выпадет снег, в чаще трудно будет скрываться.

Я помолчал немного и сказал:

— Если верите мне, терпеливо ждите, не говорите никому ни слова. Придет время, я скажу, что нужно делать.

Через полчаса, когда утихли крики погибших людей и густые клубы дыма начали подыматься вверх над лагерем, к нам пришел немецкий офицер Вальтер, выхватил у одного из лагерников колун и начал с остервенением колоть дрова. Минут двадцать он колол. Потом бросил колун, закурил папиросу и медленно ушел.

— Гад, — подумал я, — успокаивает нервы.

28 сентября. В обед ко мне подошел Леон и сказал:

— Мне хочется поговорить с вами откровенно. Но здесь, понятно, это не удастся. Приходите после работы в женский барак. Только украдкой, осторожно, чтобы не видели немецкие офицеры.

Вечером я и Лейтман отправились в барак, где было размещено сто пятьдесят женщин.

Тут же было и несколько пришедших мужчин. Один из них отозвал меня в сторону и шепнул:

— Леон просил передать вам, что его задержали на работе во втором секторе, и он не сможет прийти сегодня.

Женщины стали наперебой спрашивать меня, что делается в Советском Союзе, как там живут и борются против фашизма.

Получилась своего рода политическая информация. Но положение осложнялось, так как я совершенно не знал, с кем имею дело. Среди присутствующих могли быть и капо. Я говорил по-русски. Мои ответы, переводимые Лейтманом, выслушивались с большим вниманием.

Я рассказывал о том, как фашист был не только остановлен под Москвой, но и отброшен на сотни километров. Как они окружены и уничтожены под Сталинградом. О том, что Красная Армия подходит к Днепру[398].