Соблазни меня на рассвете (ЛП)

Остановившись в стороне, Кев уставился на мальчиков, в то время как яркие картины его детства вспыхнули перед его глазами. Боль, насилие, страх… И самое ужасное: гнев цыганского rom baro (цыганского Баро - можно опустить rom baro), который непременно бы побил Кева после бойни, если бы тот проиграл. И даже если бы выиграл, свалив окровавленного и разбитого мальчика на землю, не было бы никакой награды. Оставалась только сокрушительная вина за то, что он причинил боль тому, кто не сделал ему ничего плохого.

- В чем дело? - ревел baro, обнаружив плачущего Кева, вжимавшегося в угол комнаты, после того как он снова избил мальчика, который умолял его остановиться. - Ты жалкая, сопливая собака! Вот, что я тебе дам, - его обутая нога больно врезалась Кеву в бок, задев ребро, - за каждую слезу, которую ты прольешь. Какой идиот стал бы плакать лишь оттого, что победил? Плачешь потому, что делаешь то, на что только и способен? Я вышибу из тебя доброту и мягкость, огромный хныкающий недоносок!

Он не переставал бить Кева, пока тот не терял сознание. В следующий раз, избивая кого-то, Кев уже не чувствовал вины. Он ничего не чувствовал.

Кев не знал, что замер и тяжело дышал, пока Роан не заговорил с ним мягко:

- Пойдем, phral.

Оторвав пристальный взгляд от мальчиков, Кев увидел сострадание и понимание в глазах другого человека. Темные воспоминания отступили и рассеялись. Кев коротко кивнул и пошел за ним.

Роан останавливался у двух или трех палаток и спрашивал, где можно найти женщину по имени Шури. Ответы были сдержанными. Как и ожидалось, цыгане отнеслись к Роану и Кеву с очевидным подозрением и любопытством. Цыганский диалект этого табора был трудно восприимчив, потому что составлял смесь старо-цыганского языка и так называемого «местного говора ремесленников», который употребляли городские цыгане.

Кеву и Роану указали на небольшую палатку, где взрослый парень сидел у входа на опрокинутом ведре и вырезал пуговицы маленьким ножом.

- Мы ищем Шури, - сказал Кев на старо-цыганском языке.

Парень посмотрел через плечо на палатку.

- Mainl, - позвал он, - здесь двое мужчин хотят видеть тебя. Цыгане, одетые как gadjos.

Женщина с необычной внешностью появилась у входа. Ростом не более пяти футов, она была полной и с круглой головой. Её лицо было темное и морщинистое, глаза черные и блестящие. Кев тут же узнал ее. Это была без сомнения Шури, которой едва исполнилось шестнадцать, когда она вышла замуж за baro. Кев оставил табор незадолго до этого.

Годы не пощадили ее. Когда-то она была поразительно красивой, но тяжелая жизнь преждевременно состарила ее. Хотя она и Кев были приблизительно одного возраста, разница между ними могла бы быть в двадцать лет вместо настоящих двух.

Сначала она смотрела на Кева без особого интереса, но затем глаза ее расширились и скрюченные руки взметнулись в инстинктивном жесте, словно она хотела защититься от злого призрака.

- Кев… - выдохнула она.

- Здравствуй, Шури, - с трудом проговорил он, сопровождая свои слова приветствием, которым он не пользовался с самого детства. - Droboy tume Romale.

- Ты не призрак? - спросила она у него.

Роан с тревогой посмотрел на Меррипена.

- Кев? - повторил он. - Это твое имя в таборе?

Кев проигнорировал его вопрос.

- Я не призрак, Шури. - Он уверенно улыбнулся ей. - Если бы я был призраком, разве вырос бы я так с нашей последней встречи?

Она встряхнула головой, ее глаза подозрительно прищурились.

- Если это на самом деле ты, покажи мне свою метку.

- А нельзя ли сделать это внутри?

Она долго колебалась, прежде чем с неохотой кивнула, пропустив Кева и Роана в палатку. Кэм задержался у входа, чтобы поговорить с парнем.

- Проследи за тем, чтобы лошадей не украли, - велел он, - и я дам тебе полкроны.

Он не был уверен, будут ли лошади в большей опасности рядом с Chorodies или цыганами.

- Да, kako, - кивнул парень, употребив уважительное обращение к взрослым мужчинам.

С сожалением улыбнувшись, Кэм вошел вслед за Меррипеном в палатку.

Палатка была сконструирована из толстых прутьев, которые были воткнуты в землю и согнуты к верху, где с другими укрепляющими прутьями были схвачены бечевкой. Все это было затянуто грубой коричневой тканью, которая крепилась к каждому ребру незамысловатой конструкции. Внутри не было ни стульев, ни стола. Для цыган пол служил двум целям: на нем спали и готовили пищу. В углу громоздилась куча утвари: кружки, чайники, котелки, доски для нарезания хлеба; а также недалеко от всего этого лежал небольшой соломенный тюфяк, покрытый тканью. Палатка изнутри отапливалась коксовым огнем, который пылал внутри трехногой кастрюли.

Пройдя за Шури, Кэм уселся у горящей кастрюли, скрестив ноги по-турецки. Он подавил усмешку, так как Шури все еще настаивала на том, чтобы увидеть татуировку Меррипена, который взглянул на Кэма страдальческим взглядом. Будучи сдержаным и замкнутым, Меррипен, скорее всего, содрогался внутри от необходимости раздеться перед ними. Но он стиснул зубы, стащил с себя сюртук и расстегнул жилет.