Соблазняющий разум. Как выбор сексуального партнера повлиял на эволюцию человеческой природы

Человеческий язык развился не только для ухаживаний – чтобы мы все могли говорить как Сирано или Шахерезада. Его формировали и многие другие факторы давления отбора – для общения с родственниками, для социальных демонстраций не перед потенциальным партнером, для координации совместных действий и обучения детей полезным навыкам. Даже если бы язык возник, подобно птичьим песням, исключительно как инструмент ухаживаний, не предполагающий никаких выгод для выживания, скоро он обнаружил бы и другие свои достоинства. Американский антрополог Терренс Дикон и некоторые другие ученые отмечали, что сложно представить себе социальную активность, которая не выиграла бы от применения языка. Фрустрация от посещения мест, где говорят на незнакомых языках, показывает, насколько важна эффективная коммуникация для выживания и общественной жизни.

Но фрустрация – не то же самое, что давление отбора. Следует помнить, что любая теория социальной пользы языка должна объяснять его видимую альтруистичность скрытой генетической выгодой. Если эти скрытые выгоды – репродуктивные, мы оказываемся там же, откуда начали. Те способы использования языка, которые, казалось бы, не связаны с размножением, могут работать как непрямые ухаживания. Социальные демонстрации перед теми, кого не рассматриваешь в качестве полового партнера, тоже могут улучшить сексуальные перспективы индивида. Друзья противоположного пола могут стать любовниками, у друзей того же пола могут быть подходящие на эту роль сестры или братья, а высокостатусные члены племени, впечатленные вашим ораторским мастерством, могут распространить о вас благоприятные слухи. Хорошая репутация дает громадное преимущество при ухаживании за кем-то, а две вещи, способствующие формированию такой репутации, – это хорошие слова и добрые дела.

Язык хорош для координации совместных действий, но тут мы опять сталкиваемся с проблемой альтруизма. В главе, посвященной морали, мы убедились, что групповые выгоды, извлекаемые, например, из охоты на крупную дичь или морального лидерства, могли поддерживаться половым отбором. Если способность индивида повышать успех группы вербальным лидерством оценивают потенциальные половые партнеры, то использование языка для кооперации может скрывать в себе и функции ухаживания.

Даже если неполовое селективное давление подключалось к формированию человеческого языка, половой отбор мог нивелировать его действие. Выбор партнера старается пересилить эффекты естественного отбора везде, где только можно. Для примера рассмотрим язык как способ передачи своим детям знаний о растениях и животных. Отбор на выживание может поддерживать эту педагогическую тактику: дети того, кто ее применяет, с меньшей вероятностью погибнут от укусов или отравлений. Тем не менее разные особи отличаются друг от друга по способности учить. Если бы различия оставались наследуемыми (а так наверняка и было из-за давления мутаций на сложные признаки) и если бы педагогические способности были достаточно важны, сформировались бы брачные предпочтения, благоприятствующие улучшению этих способностей. Партнеры хороших учителей могли бы производить на свет потомство, способное эффективнее обучать внуков, что, в свою очередь, позволило бы этим внукам успешнее распространять гены их рода. Доисторические воплощения Дэвида Аттенборо воспринимались бы не просто как хорошие родители, но и как сексуально привлекательные особи. В таком случае способность обучать других поддерживалась бы и естественным, и половым отборами.

Факты и фантазии

Шахерезада приворожила своего царя выдумками. Если выбор партнера сформировал язык как развлекающее украшение и индикатор приспособленности, то почему он вообще несет какую-то фактическую информацию? Другие сигналы, чья эволюция шла под действием полового отбора – какие-нибудь песни птиц или китов, – не передают ничего, кроме “я хорошо приспособлен, спарься со мной – не пожалеешь”. Ранее мы убедились, что биографии, сплетни и большой словарный запас могут быть отличными индикаторами приспособленности. Все они требуют осмысленного содержания. Но едва ли требования к их фактическому содержанию настолько высоки, чтобы объяснить наше стремление к правде или же коммуникативную эффективность языка.