Собрание коротких и необычайных историй

Рассказывают израэлиты, что один пророк проходил как-то раз возле натянутой сети; птица, сидевшая поблизости, сказала ему: «Божий пророк, встречал ты в жизни своей такого простака, как тот, что натянул здесь свою сеть, дабы уловить меня — меня, которая видит сеть эту?» Пророк удалился прочь. На обратном пути он увидел птицу, попавшую в сеть. «Странно, — воскликнул он — не ты ли некоторое время тому назад говорила здесь то-то и то-то?» — «Пророк, — отвечала птица, — когда наступает назначенный миг, у нас нет уже ни глаз, ни ушей».

Ахмед ат-Тартуши. «Сирадж аль-Мулук»[50]

Небесные олени

В «Цу Пу И» сообщается, что в глубоких шахтах живут небесные олени. Эти причудливые создания стремятся выйти на поверхность и для этого ищут помощи горняков. Обещают провести их к драгоценным жилам; когда хитрость не удается, олени изводят горняков, и те загоняют их в штольни, замуровывают и замазывают глиной. Порой оленей больше, и тогда они терзают горняков до смерти.

Олени, которым удается выбраться на дневной свет, растекаются мутными лужицами, распространяющими зловоние.

Дж. Уиллоуби-Мид. «Китайские духи, и призраки» (1928)

Повар[51]

Господин и дама были столь же высокомерны, сколь искушены в тайнах хорошей кухни. В первый раз, когда повар явился к ним с колпаком в руке, чтобы задать вопрос: «Простите, сударь и сударыня, довольны ли вы?» — он получил ответ: «Вы узнаете это через метрдотеля!» Во второй раз они не ответили ничего. В третий раз они подумали, не вышвырнуть ли его наружу, но так и не решились, потому что это был единственный повар. В четвертый раз (Боже мой! они жили на окраине Парижа, им было до того одиноко, до того тоскливо!) они отважились сказать: «Каперсовый соус превосходен, но куропатка с гренками слегка жестковата». Затем разговор зашел о спорте, о политике, о религии. Этого и добивался повар: он был не кем иным, как Фантомасом.

Макс Жакоб. «Стаканчик для игральных костей» (1917)

Спорщики

Несколько гаучо в распивочной беседуют о письме и произношении. Альбаррасин из Сантьяго не умеет читать и писать, но полагает, будто Кабрера не знает о его невежестве; он заявляет, что слово «трара»[52] написать невозможно. Крисанто Кабрера, тоже неграмотный, утверждает, будто написать можно все, что говорится. «Ставлю по стаканчику всем, — говорит Альбаррасин из Сантьяго, — если ты напишешь? «трара». — «Идет», — отвечает Кабрера, вынимает нож и острием чертит какие-то каракули на земляном полу. Сзади высовывается старый Альварес, глядит на пол и заключает: «Ясней ясного: трара».

Луис Л. Антуньяно. «Пятьдесят лет в Горчсе (полвека в степях провинции Буэнос-Айрес)» (Олаваррия, 1911)[53]

Недоумение труса

В войске поднялся мятеж. Один хорасанец[54] кинулся в седло, но в суматохе накинул уздечку на хвост и говорит коню: «Какой широкий стал у тебя лоб и какая длинная грива!»

Аль-Абшихи. «Мустатреф»[55]

Возврат ключей

Когда римские легионы заняли город Иерусалим, первосвященник, который знал, что погибнет от меча, пожелал вернуть Господу ключи от ковчега.[56] Он бросил ключи в небо, и рука Господа их взяла. Все это было уже предречено в Апокалипсисе Баруха.[57]

Мишна. «Таанит», гл. XXIX[58]

Искусное погребение[59]

В Гиркании[60] чернь содержит на общественный счет собак, богатые — на частные средства; мы знаем, что эта порода собак дорога; но каждый запасается ею по своим средствам, чтобы они его разорвали, и притом такое погребение считается наилучшим.

Марк Туллий Цицерон. «Тускуланские беседы», кн. I

Молчание сирен[61]

Вот доказательство, что и слабые, даже детские средства могут послужить спасению.

Чтобы спасти себя от сирен, Одиссей заткнул воском уши и велел приковать себя к мачте. Нечто подобное могли ведь сделать прежде и другие путешественники, за исключением тех, кого сирены привлекали уже издалека, но всем в мире было известно, что это не может помочь. Пение сирен проникало через все преграды, и страсть соблазненного ими порвала бы нечто и более крепкое, чем цепи. Но об этом Одиссей не думал, хотя, наверное, слышал об этом. Он полностью доверился кусочку воска и связке цепей и в невинной радости от своих маленьких хитростей отправился навстречу сиренам.

Но у сирен было и более страшное оружие, чем пение, — их молчание. Этого, правда, никогда не бывало, но ведь могло случиться и так, что кто-то спасся от их пения, но уж наверняка не сумел укрыться от их молчания. Чувству, что они побеждены собственными силами, и возникающему вслед за этим все сметающему на своем пути чувству освобождения ничто земное не может противиться.