Собрание сочинений. Т. 3. Глаза на затылке

Фраза такая, вполне литературная, советская, неизвестно откуда приблудилась: «по Старо-Каширскому шоссе шли тяжелые КАМАЗы». А теперь я двигался, оскользаясь, мимо странных временных построек в основном тридцатых годов: не то склады, не то трехэтажные бараки.

Домов под номером 9 целая улица – корпусов 20. Они все испуганно глазели на меня рядами трехстворчатых широких окон, довоенных еще, типа «жить стало лучше, жить стало веселей». Я шел и рассматривал все эти девятки. Одна была кубических форм, архитектор явно любил Малевича. Но, стараясь не показать этого полуграмотному подозрительному начальству, пристроил с обеих сторон две нелепые квадратные башенки. Другое здание, похожее на школу и такое облупленное и осыпавшееся от старости, явно в нем давно уже была не школа, а какие-то мастерские. Длинные окна светились белыми полосами неона, и, слышно, там работали станки. Рядом такое же, но оттуда высыпала целая толпа учащихся, и на плоском фасаде – множество разных вывесок золотыми буквами.

Я сам когда-то учился в полиграфическом техникуме. Я мысленно открыл тугую дверь, которая, не успел войти, ударила, вытолкнула меня в коридор: стены до того синие, масляные, что почти зеленые, фанерные стенды и деревянные бороды классиков.

Двери аудиторий приоткрывались: мы входили, выходили, вываливались. Шум гулко раскатывался по этажам, как в бане. Я ощутил себя этой разноголосицей.

Незаметно я проникся внутренним теплом этих строений, во мне что-то текло, журчало, разговаривали кишки или водопроводные трубы – непонятно. Двигаться было все тяжелее, невозможнее. На башмаках – будто по штабелю кирпича. Наконец я поднял одну руку и не смог ее опустить, бетонные ноги вросли в пол.

Понимаете, я стал этим старинным наивным зданием (бывает же такое!), даже пристройками, сверху донизу во мне ходили, сидели за письменными столами всякие люди, самые разные, я был набит шкафами и бумагами. Признаюсь, если бы с самим не случилось, ни за что бы не поверил. Слушая голоса, шумы, я содрогался всеми своими лестничными площадками. В моих сырых подвалах из проржавевших труб то там, то тут бил пар и деловито шмыгали рыжие крысы. В разных комнатах и кабинетах тикали часы, светились экраны. В одном запертом изнутри на ключ немолодой начальник деловито насиловал юную секретаршу на письменном столе. Высоко над ними торчали ее белые коленки. Рядом надрывно заливался белый телефон. Я жил все полнее, все протяженнее.

Солнце, фонари и звезды, сменяя друг друга, мелькали в моих окнах – и все дробилось как во взоре насекомого.

Потом я вытянулся вдоль. И пошли КАМАЗы, КАМАЗы. Широкие шины крутились и прыгали на моей груди. Камешки и ледышки прицельно летели из-под колес. Мне стало привычно горячо от многотонной ноши. И я побежал, побежал назад влажными черными дорожками, плавким гудроном. Так я стал Старо-Каширским шоссе. А ведь знаю, ехал и шел сюда на край Москвы совсем за другим. За чем, теперь не упомню. Да и важно ли это, когда тяжелые машины, крытые брезентом, идут по тебе всю ночь к бледной полоске горизонта.

МУХИ

Я попятился. В лицо мне смотрело дуло револьвера. И хотя само оружие напоминало игрушечный пугач, я не сомневался. Белые от ярости глаза караульного начальника, открывающийся и закрывающийся рот. Самих слов я не слышал, как не слышал и выстрела. Какая-то вроде муха на реснице, смотреть мешает. Что-то горячо толкнуло в грудь. «Как он меня ударил!» – только и успел подумать. Некрашеная оконная рама с солнечной голубизной и снегом снаружи, фанерные стены, потолок сторожевой будки – все стало переворачиваться, затуманиваться…

Вышел же я со стройки в поселок свободно, сам старшина и выпустил из зоны или не обратил внимания, что без пропуска. И когда вернулся навеселе, главное, водка плохая – два стакана, и стал настаивать, рваться, грозить, что меня майор знает, и чуть не проскочил через проходную, думаю, причины еще не было в меня стрелять… Главное, без закуски с теплым томатным соком… Но ведь под мухой был не караульный, а я…

Беда случилась у старшины ВОХРы Василия Кузьмича: Катерина не дала и сосед кота повесил. Пушистый котяра. Бывало, сядет на колени – тепло, живое. «Мы с тобой ушлые, – говорит ему Василий Кузьмич, – как есть два Васьки». Бывало, синим мартовским вечером затихает общежитие: молодые ребята через мост в горку – в Киржикстан к девкам намыливаются. Муж Катерины – надзиратель на ночное дежурство в лагерь спешит. Кот Васька прыг из форточки и – по крышам, ищет, где луна ярче светит. А старшина – в магазин. В синий досчатый домик, перед входом – лед, скользкий накатанный, сам сколько раз падал, контора участка здесь прежде была.

Возвращается, снежок хрустит, полушубок приятно оттопыривается – сразу к соседке. У той уже квашеная капуста, селедочка на столе. Извлекает у гостя из‐за пазухи две бутылки водки и в ус целует. А тому не терпится, чистый кот. Катерина еще на стол бутылки ставит, а он сзади ей подол завернул и, не снимая полушубка…