Собрание сочинений. Т. 3. Глаза на затылке

Здесь в живой ткани повествования проступает поэтическое слово. Как таковое. Примеров тому много. Вот наугад. «Улица была самым отвлеченным понятием, потому что сама себя не напоминала. Улица была построена по принципу: правое-левое, белое-черное, хорошо-плохо». Или вот еще: «На автобусной стоянке стояли, тояли, ояли, яли, ли и замерзли». На всё смотрят широко раскрытые глаза женщины-ребенка. «…я сейчас. – Она отошла в сторонку и сделала “сейчас”». Другой кусок текста. «И чтобы это было скорее, она не пошла пешком, а села в поезд. Поезд проехал по коридору с грязными ботинками в углах, проскочил мимо дверей сначала в ванную, потом в туалет и направился прямо на кухню». Разве это не детская игра? Вообще многое возникает по принципу «понарошку», «я хочу» или других таких же невзрослых желаний. Так и не повзрослела героиня на протяжении всей поэмы. Я не оговорился – «поэмы». И все здесь как дети. Они постоянно сомневаются не только друг в друге, но и в существовании друг друга. А уж когда Тоестьлстой превращается в ежа!

Остается только первый план: Ирра и Додостоевский. Но осатанелая в буднях земля не может их – Додо и Ирру – больше терпеть. Это торжество победившей любви совершенно невыносимо для взрослых. Так думают эти дети и, пугаясь, бегут. Бегут: «Мы наказаны?» – спросила Ирра. «Старый да малый», – ответил он. «А дальше куда?» – «Сюда». И дальше уже было то, что напоминало детский сад: грибки, песочницы, лестницы, горки…». Вот вам новое изображение рая – как детской площадки. А может быть, так оно и есть: недостижимый рай.

ПОЭТ ЯН САТУНОВСКИЙ[19]

Ян Сатуновский является одним из лучших поэтов современности. Это становится ясно теперь, когда время завершает свой круг.

Он писал удивительные стихи, которые на первый взгляд и на стихи-то не были похожи. Меткое замечание, страстное переживание, парадокс, афоризм, иногда это напоминало дневник. В сущности, это и был дневник поэта, который вдруг высвечивал из хаоса повседневности, из скуки обыденности нечто – образ, волнение, сарказм – это запоминалось сразу. Как будто и не было кропотливой работы над каждым словом, интонацией, и еще – души, а просто так сказалось – иначе и сказаться не могло.

Здесь почти нет четверостиший, так называемых «кирпичей» с их обязательной рифмовкой. Рифмы капризны и не сразу обнаруживаются. Слова, в обыденной речи далекие друг от друга, благодаря напряженному ритму, интонации, движению стиха и, главное, смыслу, становятся рифмами, как например: «голуби… сволочи…». Не правда ли, забавно?

И многое, многое начинаешь замечать: «Х и В – Хармс и Введенский / Пасха / Воскресает лес / Ржавый пень – и тот воскрес / Но эти двое / не воскреснут» – инструментовка одушевленная. Или почти всюду присутствующая ирония, благодаря которой зачастую слова начинают менять свой смысл на обратный – и каламбур тоже скрытый: «товарищ Страхтенберг, товарищ Мандраже / садитесь; – не садится; – я уже…». Искусство, с которым сделано это ощущение жизни с обнаженными нервами, почти незаметно, мастерство неподражаемое. Теплота чувства, которое подчас смеется над собой, едкость и горечь мысли – стихи совершенно живые. Рожденные сейчас. Вот – еще не остыли. Может быть, хокку, только русские.

Тонкий лирик, пристрастный свидетель своей жизни и современным ей событиям, всему, что творилось с ним и с Россией, и всему, что творили с ним и с Россией, Ян Сатуновский совершенно необходим современной поэзии.

Я знал его как друга отзывчивого и трепетного и как человека с высоким чувством собственного достоинства, никогда не изменявшим главному в себе: чутью истины.

КАРАТЕ НА ЭГАЛИТЕ[20]