Собрание сочинений. Т. 3. Глаза на затылке

Однажды я попал в удивительный подвал – мастерскую, где толпились керамические фигурки, глиняные и гипсовые головы, со стен смотрели рельефы – фантазии, яркие майоликовые тарелки, одна из таких тарелок – взрыв в космосе – сохранилась у меня. Это была мастерская скульпторов Силиса, Лемпорта и Сидура. Позднее там остался один Сидур. И там была для нас, молодых, что называется, питательная среда. Там мы пили, влюблялись, читали стихи, играли на гитаре. Володя Лемпорт или Коля Силис пели сочиненные ими куплеты: «А как у вас дела насчет картошки…».

И там я встретил Эрнста Неизвестного. Он сразу был такой, как сейчас. Я думаю, это свойство настоящей личности: рано стать самим собой и быть собой несмотря ни на что. Он был большой, широкий, выражение лица все время куда-то устремленное, черные глазки буравили вас насквозь, лапы, можно сказать, как лопаты. Вот еще что – он все время работал. Приходишь к нему, заваривает чай, ну баранки, как положено, читаешь что-нибудь новое, а сам хозяин все время в движении. То возится с поворотным кругом. То гнет каркас – часто просто руками. То мнет, ворочает, пришлепывает глину, снимает мастихином целые пласты. То помогает разгружать гипс грузчикам. То выносит с форматорами гипсовые проклеенные формы из мастерской. В общем работает, вкалывает все время. И еще при этом рассуждает о том, что в скульптуре главное взять глыбу и снять с нее все лишнее, что мешает проявиться форме, учитывая саму глыбу, что в искусстве необходимо мыслить сердцем, я помню, он придумал и часто повторял: «Это мысль сердца».

И уже тогда из-под его руки вышли все эти бронзовые фигурки: человек, вытянутый взрывом, расколотый надвое, клубящаяся женщина-туча, танец идиотки, солдат, пронзаемый штыком, и другие. Ничего подобного я кругом не видел. А в мастерской его как будто извергал вулкан всех этих кентавров, распятий, рожающих, головы, из которых в свою очередь выходили фигуры-фантазии. Все эти бронзовые и каменные крики, вопли, страдания человечества. Казалось, стены мастерской не выдержат и развалятся, и весь этот поток выйдет на улицы, в парки – на простор. И уже тогда Эрнст задумал свои грандиозные планы. Дай Бог, чтобы жизни хватило всех их осуществить.

Молодые скульпторы, которых я встречал в комбинате, говорили мне по-свойски: «Что ты дружишь с этим сумасшедшим!» В общем, не одобряли. В 1960 году я написал стихи, прообразом которых был Эрнст Неизвестный, он запомнил их и читал потом, как мне стало известно, разным личностям в разных странах. Не могу их здесь не привести.

ИКАР

СкульпторВылепил Икара.Ушел натурщик,

Бормоча:«Халтурщик!У меня мускулатура,А не части от мотора».Пришли приятели.Говорят: «Банально!»Лишь женщины увидели,что это гениально.

– Какая мощь!– Вот это вещь!– Традиции Древней Греции…– Сексуальные эмоции…– Я хочу иметь детейОт коробки скоростей! —Зачала.И в скорости

На предельной скорости,Закусив удила,РодилаВертолет.Он летит и кричит,Свою маму зовет.Вот уходит в облака…Зарыдала публика…

ТАКОВО ВОСПИТАТЕЛЬНОЕВОЗДЕЙСТВИЕ ИСКУССТВА – и т. д.

А сейчас, этим солнечным февральским утром, пока Эрнст на такси везет меня в Сохо в свою мастерскую, не грех вспомнить скандал на выставке художников-нонконформистов в Манеже лет эдак 35 назад. Тогда Никита Хрущев в сопровождении всего партийного синклита вошел в помещение Манежа. Несколько минут смотрел на картины молодых художников. Затем лицо его исказилось злобой, и он закричал на весь манеж:

– Пидерасы!

– Пидерасы! – подхватило окружение, все эти пожилые люди, кто бледнея, кто краснея от ярости.

Говорят, кричали разное: «Арестовать их! Расстрелять их!» А худосочный Суслов, сжимая кулаки, вопил: «Задушить их!»

Художники попытались успокоить генсека. Слава Богу, я слышал, Хрущев был отходчивый. А главное, он вступал в диалог. От своей экспозиции к нему подошел Эрнст Неизвестный. Спокойно, представляете, как ему далось это спокойствие, сохраняя чувство собственного достоинства, он сказал: «Никита Сергеевич, здесь работы всей моей жизни… Прошу вас выслушать меня, и чтобы меня не перебивали. Эту работу я делал пятнадцать дней, а эту – два месяца».

Он показывал свои работы и рассказывал, какой это тяжелый труд – тесать дерево или рубить камни. Труд скульптора сродни труду каменотеса. Это Хрущеву было понятно. С ним говорил каменотес – рабочий человек, сильный, широкоплечий. И Никита Сергеевич постепенно успокоился.