Собрание сочинений. Том 1

Смерть Сталина развязала людям языки, хотя мысли по инерции еще долгое время оставались связанными. Моя поэма «Станция Зима» была пересыпана попытками подслушанных мыслей, которые тогда медленно высвобождали себя из пут и все-таки учились себя выражать – коряво, сучковато, но искренне, подкупая явным юношеским простодушием автора, и несмотря на редко тогда выражаемое неприятие многого в действительности, никогда не впадающим ни в мелкую озлобленность, ни напускавшим на себя мировую скорбь и соответствующую ей высокомерность к читателю. Подход был прост – автор давал высказаться самой героине поэмы: «Мне станция Зима тогда сказала. Вот что сказала станция Зима». И начинали говорить уже конкретные люди. «Да, перемены, да, но за речами. Какая-то туманная игра. Кричим о том, о чем вчера молчали. Молчим о том, что думали вчера» или «Ну не пишу, а что сейчас писатель? Он не властитель, а блюститель душ». Мало того, что такое впервые при советской власти высказывалось на страницах, но автор приглашал к подобным размышлениям еще и все население страны: «Давайте думать. Все мы виноваты». То есть как это все? Значит, правительство тоже? И товарищ Сталин тоже??? Не успели в гроб положить, а какая-то моська уже лает. Митинговщиной предлагает заняться, когда вопрос на международной арене – или они нас, или мы их, опять стоит ребром? А строчки-то запоминаются, сразу в душу западают, бередят ее, не отпускают, берут, что называется, за живое, да еще как:

Давайте думать о большом и малом,

чтоб жить глубоко, жить не как-нибудь.Великое не может быть обманом.

Но люди его могут обмануть.

Здесь была та точка, где многие разошлись во мнениях о том, кто такой этот Евтушенко – и чего он хочет. Начавшее все слышнее поскребывать в подполье антисоветское диссидентство стало явно завидовать тому, что эту маленькую поэму, напечатанную в журнале «Октябрь», зачитывают до дыр читатели, и уцепилось за то, что в этой поэме есть явная однобокость при описании факта гражданской войны в лице слишком симпатичного рыжего красного конника, оказавшегося гостеприимно впущенным в родовой дом автора на постой, да еще и неотразимо флиртующего с местной учительницей. Ну, проще говоря, поэма для них была явно недостаточно антисоветской, что якобы и доказывал сам факт ее опубликования. Одновременно начались нападки и с другой стороны, обвинявшей меня именно в антисоветскости, в антипатриотизме, в оскорблении моих собственных земляков. Инициатором выступила зиминская местная газета, что мне было особенно больно. Всю мою жизнь с той поры я не устраивал ни тех, ни этих. Это было как древняя монгольская казнь, когда ноги пленников привязывают за ноги к разным деревьям, нагнув их, и потом отпускают, гогоча, наблюдая, разорвут они пленников надвое или нет.

Моего дядю Андрея, который в то время был начальником зиминской автобазы, даже вызвали на заседание горисполкома, чтобы он объяснил безответственное поведение своего племянника, когда даже вражеский «Голос Америки» подхватил стихотворную клевету, якобы советские люди повально пьют, и заодно очернил даже его, всеми уважаемого Андрея Иваныча, как члена горисполкома. Но дядя Андрей держался блестяще. Он взял глобус, стоявший на столе, и залихватски крутанул его всем напоказ:

– Видите, что у меня в руках?

– Да, не слепые, видим, – недовольно буркнул кто-то. – Ты к делу ближе.

– Я вот решил к этому заседанию серьезно подготовиться, – сказал дядя Андрей, – и, согласно статистике, открыл, что по нашему земному шарику на сегодняшний день ходит 84 и 4 десятых процентов пьющих от всего населения земли. А что такое наша станция Зима на этом глобусе? Она, дорогие мои зиминцы, там и точечкой не обозначена. Так если о наших с вами, пьющих, в том числе и обо мне, Андрее Дубинине, сам «Голос Америки» во всю ивановскую стихами нашего с вами поэта на всю вселенную трубит, то это делает нам честь, и пора это понять, и начать гордиться нами самими!

И, хлопнув дверью, как полагается, чтоб было слышно в других галактиках, вышел из зала заседаний и из членов исполкома человек, который перевел во время Великой Отечественной всю армию грузовиков Восточной Сибири с бензина на золотые лиственничные чурки, напиленные и наколотые детскими руками, среди которых были и мои.