Собрание сочинений. Том 2. Биография

Она любила меня и не мучила. Мы целовали друг друга и не умели.

А раз мы целовались уже к утру, и вдруг красное ударило в окно, и женщина закричала. Это был царский день[676], и ветер бросил флаг нам в окно, выбрав нижнюю полосу.

Вставало солнце.

Утром пустые улицы, разведенные мосты и солнце, встающее за крестами на правом берегу Невы.

Спал мало, иногда падал в обморок. Любить женщину и шляпу, которую она носит, помнить ее двенадцать лет или пятнадцать — хорошо.

Еще о первой фабрике

В университете лучше всего помню коридор. Из конца в конец его человек казался маленьким. Коридор был тепл и светел. К сожалению, конец его не выходил уже на Неву. Отрезали кусок под кабинет проректора.

В коридоре висели на фанерных щитах записки. Рядом с коридором находились темные проходные комнаты, а за ними аудитории.

Университетские кабинеты и музеи — я говорю про филологический факультет — маленькие. Найти в университете университет очень трудно. Трудно понять, где делается наука: в аудитории ли с плохими портретами ученых на стенах, в теплом ли коридоре или на квартирах профессоров?

В университете мы учились общественности: тут были самые организованные очереди в мире с записью фамилии. Отсюда, я верю, и пошли очереди по Руси. Надев специальный костюм: диагоналевые зеленые толстые штаны и сюртук зеленого цвета с золотыми пуговицами, — я вошел в университет.

Сюртук этот уже раз кончил университет[677] и много танцевал на моем старшем брате. Мой брат танцевал так, что часы в его кармане ржавели, но сюртук не изменился.

Я продал его потом в 1919 году на Мальцевом рынке, против красного здания Евангелической больницы[678].

Надеюсь, он сейчас кончает рабфак.

Ходил, слушал.

Но университет работал не по моей специальности. Здесь не проходили теории прозы, а я над ней уже работал.

Если перед смертью я оторвусь на минутку к делу, если я напишу историю русского журнала как литературной формы, и успею разобрать, как сделана «1001 ночь», и сумею еще раз повернуть свое ремесло, то, может быть, возникнут разговоры о моем портрете в университетском здании.

Вешайте мой портрет, друзья, в университетском коридоре, сломайте кабинет проректора, восстановите окно на Неву и катайтесь мимо меня на велосипедах.

Вторая фабрика

У женщины есть любовь, и к любви она ищет любовников. Постой здесь, фраза, и постереги вещи, пока я приведу сюда другие слова.

Лето после гимназии

Лето провел в Нейшлоте, у замка Олафа[679]. Там вода бежит из Северной Саймы в Южную. Поток никогда не мерзнет, не зарастает льдом. Зимой проток дымится, как запаленная лошадь. С гор видны горы.

Одна гора похожа на куски сахара, брошенные на блюдце с чаем. Другие тоже на что-нибудь похожи. Между горами, как в колеях, лежит вода. Вся местность — как изъезженная грунтовая дорога после дождя.

На фарватере ночью шипят заведенные, часто мелькающие огни.

Мелькающий огонь виден дальше, чем постоянный. Проток бежал вокруг замка, толкая лодку и сбивая ее с ног. Мы играли с братом — объехать замок вокруг. Поток всовывался под каменный мост, и здесь волны производили давку.

На мосту стоял полицейский и ловил рыбу. Рядом был ларек с сельтерской водой и продавали лесную землянику в маленьких коробочках из бересты.

Я попал потом в Финляндию через много лет.

Как ящики в разграбленном магазине, лежали на боку дачи.

Стало просторней — вырубили леса.

И здесь в Гражданскую войну убивали друг друга. Дрались все. Во время боя мужья убивали жен, любовники — мужей. Убив, клали на двор, вдоль выстрела так, как летели пули.

Белые, убивающие красных, вырывали у них язык через горло. Красные убивали просто.

Сейчас здесь тихо в вырубленных лесах. Финляндия притворяется невидящей длинную русскую границу. Так плохой актер хочет отрезать себя от зрительного зала. Гнутся ноги. Но занавеса нет. Зрительный зал, как провал. И перед провалом на мосту в Нейшлоте полицейский ловит удочкой рыбу.

Я смотрел в то лето на мелькающие маяки Нейшлота.

Она же, чьи туфли, и шляпу из древесной стружки, и темное лицо, и платье прямо на теле я помню через пятнадцать лет, — тогда мне не писала.

Она уехала на Карпаты и там четыреста верст по горам пешком.

Там пески, сосны и ели. Дорогу построили после наши пленные.

Голос полуфабриката

Мы лён на стлище. Так называется поле, на котором стелют лён.

Лежим плоскими полосами. Нас обрабатывает солнце и бактерии, как их там зовут?

А от меня по правую руку — полка с Толстым.

У меня на стлище лет десять лежит одно его слово. Проверю отрывок.