Собрание сочинений. Том 2. Биография

Д.: Это была зима 11–12-го или 12–13-го?

Ш.: Надо было проводить электричество. Вот я туда пришел (а я был в это время… ну, я не знаю, кто я был… студент, вероятно, был)[913] и увидал молодого человека, в черной бархатной куртке, такой истертой, довольно длинной, по колено, волосы длинные, назад[914]. Это так, как выглядел Маяковский на рисунках Чекрыгина. Ну, несколько вдавленные щеки[915].

Д.: Ах, вот так.

Ш.: У него, очевидно, еще не были вставлены зубы[916]. У Володи были зубы плохие.

Д.: Он их рано потерял?

Ш.: Рано потерял.

Д.: Верхние или нижние?

Ш.: Вот так у него… Ярко обозначенные скулы. Спокойный. У него была картина, которую он выставил (кажется, она сейчас у Лили Брик[917]), она была написана зеленым по зеленому (кажется, темпера), несколько отбеленной зеленью, изображала она даму в большой шляпе с такими полями. Шляпа как будто фетровая. Кто была эта дама — не знаю

[918]. Значит, это был художник среди художников. Он посмотрел картины, не очень их одобрял. На меня он тогда произвел впечатление довольно правого художника, сравнительно с другими, то есть он мог бы представлять… ну, скажем, «Бубновый валет»[919], а не то, что называется «дикие»[920]. Тут мы с ним познакомились…

Д.: Вас кто-нибудь знакомил?

Ш.: Я не помню.

Д.: Вообще, простите, вам будет мешать, если я буду походя вопросы задавать?

Ш.: Пожалуйста. Не очень. А я до этого видал Володю на диспутах, на которых и я выступал[921], в таком длинном студенческом сюртуке, который мне достался от брата, кончившего университет[922], и Маяковский тогда выступал блистательно, превосходным голосом. Читал он такие стихи:

У —лица.Лицаудогов

годоврез —че[923].

Д.: Вы помните это чтение? Он чеканил или плавно читал?

Ш.: Он не чеканил, он не чеканил. Он читал, не чеканил, ну, там… где «рез-че» и «че-рез»…[924] Стихи были по тому времени не самые крайние. Ну, мы несколько раз встречались с Володей на диспутах. Маяковский тогда превосходно выступал, превосходно спорил. Рядом ходил с ним в казенной фуражке с кокардой учитель рисования из Одессы… этот самый… Крученых[925], всегда ходил в фуражке, только я забыл, какой у нее был околыш[926].

Тогда же я познакомился с Хлебниковым на одном выступлении. Тогда нас не удивляло это, но он у меня занял двадцать копеек[927]. Хлебников был в длинном черном сюртуке, застегнутом на все пуговицы, худой, белокурый, спокойный, замкнутый. И такой нарядный, толстый одноглазый Давид Бурлюк[928], немножко антрепренер.

Д.: Он казался нарядным?

Ш.: Сравнительно нарядным, хотя у него брюки были внизу обтрепаны, был он с лорнетом, немножко снобический, спокойный художник, теоретик такой. Я-то тесно был связан с <нрзб> через Василиска Гнедова, который потом был коммунистом (он сейчас жив), он брал дом на углу Никитской, участвовал в Московском восстании, потом отсидел, сейчас живет в Киеве. Василиска Гнедова надо записать[929].

Теперь я говорю про книгу, которая не вышла у Маяковского. Ее должен был издать Ясный[930].

Д.: Кто?

Ш.: Ясный. Ясный. Такой был человек.

Д.: А! Этот Ясный потом издал свою книжку: «…и Ясный»[931].

Ш.: Да, «…и Ясный». Он должен был издать книгу «Кофты фата»… «Кофты фата». Там была кофта желтая, была кофта у него черная[932] — разные души Маяковского:

О, как великолепен яв самой сияющей,из моих бесчисленных душ![933]

Маяковский как бы был не только в разных жанрах, но он был разно выполнен[934].

Д.: Эту книжку должен был издать Ясный, «Кофту фата»?..

Ш.: Да-да.

Д.:

…или «Для первого знакомства»?

Ш.: Нет, «Кофту фата», во всяком случае, он должен был ее…

Д.: Потому что «Кофта фата»… есть корректура 1918 года[935]. Вот почему я переспрашиваю.

Ш.: «Кофта фата». Мы ее потом нашли с Харджиевым[936] на Гендриковом переулке и украли, потому что она была в незакрытом шкафу на лестнице[937]. Я хочу [сказать] про историю этой самой кофты. Эта черная кофта, в которой выступал Маяковский[938], — это костюм экстернов, рабочих-интеллигентов, типографщиков, которые не имели денег на костюм. Это не то, что толстовка, и не то, что костюм художника. Это костюм молодого рабочего, молодого рабочего-партийца.

Д.: А не художника?

Ш.: Нет, художники носили с бантиком.

Д.: И у него бантик был[939].

Ш.: Да, это было все-таки… <нрзб> Это были так называемые итальянцы… Я, кажется, об этом писал… Это наборщики, которые работали в среду, четверг, пятницу, субботу, а в понедельник, вторник они пили или занимались где-нибудь. У Володи была свободная, ироническая манера… Свободно себя держал <нрзб>, но очень демократично и не по-художнически.

Д.: В чем?

Ш.: В манере… Так как я сам сдавал экстерном, я эти обломки революции, которые пытались всплыть, из тюрем были выпущены… У моего отца были вечерние курсы для взрослых[940]. Я этих людей очень хорошо знал.