Собрание сочинений. Том 3

Цари,        короли,                    императоры,властители                 всей земликомандовали парадами,но юмором —                    не могли.В дворцы именитых особ,все дни возлежащих выхоленно,являлся бродяга Эзоп,и нищими               они выглядели.В домах,             где ханжа наследилсвоими ногами щуплыми,всю пошлость                      Ходжа Насреддинсшибал,            как шахматы,                                 шутками.Хотели           юмор                   купить —

да только               его                    не купишь!Хотели           юмор                   убить —а юмор           показывал                           кукиш!Бороться с ним —                            дело трудное.Казнили его без конца.Его голова отрубленнаякачалась на пике стрельца.Но лишь скоморошьи дудочкисвой начинали сказ,он звонко кричал:                            «Я туточки!» —и лихо пускался в пляс.В потрепанном куцем пальтишке,понурясь              и вроде каясь,преступником политическимон,    пойманный,

                       шел на казнь.Всем видом покорность выказывал,готов к неземному житью,как вдруг из пальтишка выскальзывал,рукою махал,                     и тю-тю!Юмор         прятали                      в камеры,но черта с два удалось.Решетки и стены каменныеон проходил насквозь.Привык он ко взглядам сумрачным,но это ему не вредит,и сам на себя с юморомюмор порой глядитОн вечен.              Он, ловок и юрок,пройдет через все,                            через всех.Итак,        да славится юмор!Он —        мужественный человек

1960

Американский соловей

В стране перлона и дакронаи ставших фетишем наукя вдруг услышал кровный-кровныйнеповторимо чистый звук.Для ветки птица – не нагрузка,и на одной из тех ветвейсидел и пел он, словно русский,американский соловей.Он пел печально и счастливо,и кто-то, буйствуя, исторгему в ответ сирени взрывы —земли проснувшийся восторг.То было в Гарварде весеннем.В нем все летело кверху дном,в смеющемся и карусельном,послеэкзаменно хмельном.Студенты пели и кутили,и всё, казалось, до основсмешалось в радужном коктейлеиз птиц, студентов и цветов.Гремел он гордо, непреложно,тот соловей, такой родной,над полуправдою и ложью,

над суетливой говорней,над всеми черными делами,над миллионами анкети над акульими теламиготовых к действию ракет.А где-то, в глубине российской,такой же маленький пострел,свой клювик празднично раскрывший,его братишка русский пел.В Тамбове, Гарварде, Майамина радость сел и городовпод наливными соловьямисгибались ветви всех садов.Хлестала музыка, как вьюга,с материка на материк.Все соловьи поймут друг друга —у них везде один язык.Поют все тоньше, все нежнеев единстве трепетном своем…А мы-то, люди, неужелидруг друга так и не поймем?1960

На мосту

Б. Левинсону