Собрание сочинений. Том 4

Я заблудился в лесах архангельскихс убитым тетеревом,                                с ружьишком ветхим.Я ветви спутанные собой расхряскивали снова мордой —                            о ветви,                                        ветви.Природа мстила                         мне,                               онемевшему,за то, что вторгся и покусился,и мертвый тетерев,                             смотря насмешливо,из-под багряных бровей косился.Лоснились глыбы,                            круглы, как луны.Все в паутине стояли сосны,как будто терлись о них колдуньии оставляли седые космы.Шли третьи сутки…                               Не выпускала

меня природа из окруженья,и сотни женщин                         светло,                                    пасхальномне пели:               «Женя!..»                             И снова: «Женя-я…»И я бросался на эти хоры,а хоры двигались,                            перемешалисьи, обещая иные холмы,колоколами перемежались.Но застревал я в болотном иле,хватал руками одни туманы,как будто женщины мне тоже мстилиза все обиды,                    за все обманы.К ручью лесному под это пеньеприпал губами я, ослабелый,на повороте,                   где сбитень пеныкачался странно,

                          как лебедь белый.Вода играла моею теньюи чьей-то тенью —                            большой,                                          косматой,и, как два зверя,                         как два виденья,мы пили молча —                            я и сохатый.А лес в церковном своем владычестве,дыша, как ладаном, сосновой терпкостью,вставал соборно,                          вставал готически,и в нем подснежники свечами теплились.Мерцали белые балахоны,и губы, сложенные в молитве,и пели хоры,                   и пели хоры:«Аве Мария!                    Аве Мария!»Но вдруг услышал я барабаны —

ладони чьи-то в них били люто, и вдруг бананы,                         и вдруг бананына ветках сосен зажглись, как люстры.По хвойным иглам неслись мулатки,смеясь, как могут лишь дети Кубы,и, как маисовые початки,белозернисто играли зубы.Под барабаны,                      под барабаныв сантахуановых лиловых бусахсеверодвинскими берегамико мне на выручку шли барбудос.И вдруг увидел,                         почти что падающий,как на пригорке,                          за буреваломв руках веснушчатых                                 взлетали палочкинад красным крошечным барабаном.А барабанщик —                         чуть-чуть повышес восторгом слушающего барбоса,

рад,      что не просит никто потише,вовсю выстукивал марш барбудос.И рядом девочки из школы сельской,идя цепочкой по косогорам,под рев лосиный,                           под вскрики селезнейбез слов мелодию пели хором.Все исцарапанные о заросли,они устали уже, как видно,но этой песнею,                        взявшись за руки,меня искали                   и знали:                                выйду.И закусил я до крови губы,упав у вздрагивающего ствола.Так     своим голосом                            песня Кубыв лесах архангельских меня спасла.3–6 июля 1964, шхуна «Моряна», Карское море

Береза