Не начиналась навигацияи ожидалась много позже,а письма с просьбами, наказамилежали грудою на почте.А там рыбацкие каракулиуплыть напрасно порывались,корили, жаловались, плакали,в любви неловко признавались.Напрасно лайки перед волнами,глазами рыская в тумане,на днищах лодок перевернутыхлежали серыми холмами.Но, словно призрак, что пригрезилсяв томительном однообразье,седыми мачтами прорезалсяобледенелый катер связи.Он был заезженный, замурзанный,но для рыбацкого селеньязвучало самой лучшей музыкойего простудное сипенье.И, нам конец на берег выкинув,таскали молча, деловитоматросы, мрачные, как викинги,в мешках дерюжных души чьи-то.И катер вновь пошел намаянно,бортами льды ломая трудно,а я среди мешков наваленныхлежал в его промозглом трюме.Я всею мечущейся совестьюответ выискивал в мученье:«А что же я такое, собственно,и в чем мое предназначенье?Неужто я – лодчонка утлаяи, словно волны, катят страсти,швыряясь мной?» Но голос внутренниймне отвечал: «Ты – катер связи.Спеши волнами разъяренными,тяжелый от обледененья,меж всеми, льдом разъединеннымии ждущими объединенья.Еще начала навигациипридется ждать, пожалуй, долго,но ты неси огни негаснущиесоединительного долга.И пенной жизнью, как Печорою,сквозь все и льдины и норд-вестывези в себе мешки почтовые,где безнадежность и надежды.Но помни, свой гудок надсаживая,что, лишь утихнут непогоды,пройдут водой, уже не страшною,взаправдашние пароходы.И рыбаки, привстав над барками,на них смотреть, любуясь, будути под гудки, холено-бархатные,твой сиплый голос позабудут.Но ты, пропахший рыбой, ворванью,не опускай понуро снасти.Ты свое дело сделал вовремя —и счастлив будь. Ты – катер связи».Так говорил мой голос внутренний,внушая чувство вещей ноши,и был я весь какой-то утреннийсреди печорской белой ночи.Я не раздумывал завистливопро чью-то жизнь среди почета,а был я счастлив, что зависелои от меня на свете что-то.И сам, накрытый чьей-то шубою,я был от столького зависим,и, как письмо от Ваньки Жукова,дремал на грудах прочих писем.11 июля 1964, «Моряна»