Нас на шхуне двадцать восемь душ.Мы на двадцать восемь делим куш,а добычи нету – держим шики на двадцать восемь делим пшик.Только между нами, кореша,есть одна особая душа.Рассказал нам знающий еврей:парень был в охране лагерей.Среди нас ни бога, ни судьи.Он теперь матрос второй статьи.Так же, как и мы, белуху бьет.Так же, как и мы, бывает, пьет.Как и все, имеет сундучок,где носки, бельишко, табачок,но у Пьехи – миль пардон! – Эдитпо игле в любом глазу сидит.Шутка с фотографией странна,даже жутковатенька она.Но ведь не живая, а портрет.Как ни уколи, а боли нет.Может, парень и не виноват.Просто дали в руки автомат,вот он там на вышке и стояли, быть может, даже не стрелял.А быть может, он исподтишкахлеб совал упавшему ЗК,не пуская в дело свой приклад…И такие были, говорят.Кто узнает – как он там служил…Вроде бы наград не заслужил,но чертой невидимою онот команды нашей отделен.Как-то были мы навеселе,ну а он стаканом на столевдруг накрыл беднягу прусака,усмехнувшись криво: «Стой, ЗК»!Приподнялся над столом стакан.Побежал счастливый таракан.Но стакан был цепок – не зевал,он то отпускал, то накрывал.Парень тем стаканом – хлоп да хлоптак, что вдруг прошел по всем озноб,и, прервав нечистый странный смех,вырвал у него стакан стармех.Парень заюлил и зашустрил:«Что вы, братцы… Я же так, шутил…»Но молчали хмуро кореша.Что сказать? Особая душа.8 октября 1964, Переделкино