Играют святые джаза.Качается в такт седина,и старость, конечно, ужасна,но старость, как юность, одна.Грустна стариковская юркость,но юности старость юней,когда поумневшая юностьударит по клавишам в ней.Похожая на повариху,мулатка наперекосякстучит по рояльчику лихо,и пляшет он, черный толстяк.К зеленым юнцам не ревнуя,чудит на трубе старичок,и падает в кружку пивнуюотстегнутый воротничок.Сосед накренился недужно,но с хитрой шалавинкой глаз —как пышненькую хохотушку,пощипывает контрабас.Ударника руки балетны.Где старость в седом сорванце?Улыбка, как белая леди,танцует на черном лице.Их глотки и мысли осипли,а звуки свежи и юны —то медленны, как Миссисипи,то, как Ниагара, шальны.Ах, сколько наворовалиотсюда джазисты всех стран,но все-таки в Нью-Орлеанене вывелся Нью-Орлеан.Играют святые джаза —великие старики.Наш век-богохульник, ты сжалься, —хоть этих святых сбереги!На свете святого не густо,и если хватило на нас,то пусть это будет искусство —хотя бы, по крайности, джаз.Невольничий рынок эстрадыжесток, выжимая рабов,и если рабы староваты,их прячут в рояли гробов.Жизнь катится под гору юзом,но если уж выхода нет,то пусть она катится блюзом,закатно звеня напослед.Закат не конец для поэта,не смерть для тебя, музыкант.Есть вечная сила рассветав тебе, благородный закат.Нью-Орлеан, март 1 972