Шел зимний дождь. Потом ударил холод.Пригнул деревья лед на их ветвях,и яблони в саду стонали хороми скрежетали кронами впотьмах.Деревья в одиночку гибли, купно,бессмысленно, но, стоя на своем,как вольнодумцы, в ледяные куклыБироном обращенные живьем.Я бросился к деревьям — слабым самым,и к тем, что были временно слабы,руками разрывал их синий савани тряс, как сумасшедший, их стволы.За ворот лезла крошка ледяная.Я задыхался в снеговой пыли,но ветви ото льда отъединяя,деревья распрямлялись, как могли.Ну а весной весна меня впустилав зеленый сад, все ветви отворя.Вся в сотнях белых крошечных «спасибо»мне ветка яблони сказала: «Я твоя…»Каков же человек — о Пушкин! о Радищев! —когда собьешь с него налипший леди распрямишь, а он, освободившись,тебя наотмашь веткою хлестнет?!Переделкино, 23 мая 1972
Прохожий
Эта ночь, этот пригород в маеохмурили меня, дурака,к небу яблони поднимая,словно перистые облака.Пахнет воздух сиренью, мазутом,самоварами и лебедой.Человеческим пахнет уютом,человеческой пахнет бедой.Мимо трех пастернаковских сосен,то правее тропы, то левей,я иду, потому что так создан, —в направленье дыханья людей.Ночь качает внутри электричекпролетающую зарю.У меня не останется спичек —у кого-нибудь я прикурю.Словно запахи после зимовкина полярном дрейфующем льду,запах «Примы» и чьей-то спецовкиоглушают меня на ходу.Я прикуриваю. Головкаотсырела у спички. Пустяк.Пересаживается неловкона мою сигарету светляк.И состукиваются суставынаших пальцев, сойдясь впопыхах,как состукиваются составы,кем-то сцепленные впотьмах.Человек меня ждет терпеливов звездный миг передачи огня,и, теплея, бутылка пиваиз кармана глядит на меня.Я на пепел не жалуюсь «Примы»,мне уроненный на ладонь,только жаль, что проходит он мимо,человек, передавший огонь…Переделкино,23 мая 1972