Заросшая дача, полынь, лопухи.У женщины этой глаза глубоки,а где-то, на донышках карих, – боязнь,и ужин вдвоем – для нее, словно казнь.Пугливо она на мужчину глядит,как будто он черт или просто бандит.И словно крапивой окружена:«Я старая дева!» – смеется она.Смеется, смеется и смотрит в окно,но не удается. Совсем не смешно.Мужчина порядком подвыпил и вотс кривою ухмылкой, качаясь, встает.Она прижимается в страхе к стене:«Не надо… Вы больно не делайте мне!»«Да это не больно…» Он лезет к ней ртом,совсем не поняв, что она – не о том.А после уходит, от злости дрожа:«Ты, может быть, дура, а может, ханжа…»А женщина шепчет: «И как же он пьян!..» —от пальцев его отмывая стакан.Кричит электричка вдали, у Мытищ,и снова вокруг лопушиная тишь.Заросшая дача. Трава-мурава.На тумбочке книжка – «Париж» Моруа.И женщина молча лежит на спинес Монмартром в окне и с Перловкой в окне.Как синяя птица, свежо и светлотихонько скребется сирень о стекло.Сирени так много. Ломать ее лень,и в комнату руки впускают сирень.Что ж, годы есть годы – не лезть же в петлю.Есть счастье свободы сказать: «Не люблю».Июнь 1972