Собрание сочинений. Том 7

Была страшнее взрывов тишина.Бой смолк,                  и думал кинооператоро том, как непохожа на парадывеликая и страшная война.Он сам себе сейчас был Эйзенштейн,Довженко,                 Дзига Вертов                                       и Пудовкин,хотя навряд ли думал о потомках,вытряхивая землю из ушей.А думал он о том,                             что рвется пленка,что смерть есть смерть,                                      как это ни пригладь,и что актеры смерть играют плохо.Наверно, невозможно смерть сыграть.Усевшись на разбомбленный бугор,

на объектив из фляжки капнул водкии уголком засаленной пилоткипривычно с объектива пепел стер.Вздохнул он —                        подремать бы с полчаса,но тишину поняв лишь как заминку,он камеру проверил на соринку.Нет, все в порядке.                               Камера чиста.Потом он рассмеялся над собой:привычка та,                     как при актерских сценах, —от фильмов игровых,                                  от довоенных.Что проверять?                         Не переснимешь бой.Но вспомнилось нечаянно опятьо съемке заполошной на Ордынке,о давней непроверенной соринке,

когда пришлось потом переснимать.А рядом он увидел мертвеца,сидящего спиной к осине странно,и девушки далекой пол-лицанад краешком нагрудного кармана.Должно быть, фото доставал солдат,и пальцы,                полувытянув,                                      упали,и вот —            глаза ее на смерть глядят,не понимая, как сюда попали.И оператор камеру включил,чтоб этот миг из памяти не стерся,и мураша на фото различил,свой объектив приблизив к гимнастерке.Но пулемет хлестнул по мертвецу,а заодно —

                 и по живому тоже.Лишь камера,                      качаясь на весу,еще дрожала человечьей дрожью.Свое «Ура!» над степью раскатив,солдаты вновь рванулись в рукопашный,вбегая, как в бессмертье,в объектив,из мертвых рук на землю не упавший…Я —      кинооператор твой,                                      история, —иначе бы стихи писать не стоило.Дай бог,             чтоб, ненавидя и любя,и после смерти я снимал тебя!В искусстве даже мертвые ведущи,прострелянные пулями насквозь.Проверим на соринку наши души,

чтоб все переснимать нам не пришлось!Когда в искусстве что-то есть от рынка,то это так смертельно для него,как будто в кинокамере соринка,сжигающая даже волшебство.А все соринки вместе —                                      это сор,который сжечь в избе —                                       и то позор.Но нет искусства без такой соринки,когда на нас нахлынуло,                                       нашло,и плачем,               объясняя по старинке:«Соринка в глаз попала…                                         Ничего…»3 февраля 1980

Беременный мужчина