Поперёд жалобщика выскакивает другой мужичонка, тонкий, неробкий, и, как бы нехотя покручивая в разминке плечами, наступает на слезокапа, загоняет того в толпу. Лениво остукивая себя по бокам, посмешливо глядит на теряющегося в народе жалобщика. Ты б ещё это отнюнил:
– Добривечiр або що!Вечеряти нема що,Засвiтити нема чим,Говорити нема з ким.Толпа протестующе гудит:
– Ну-у!.. Завёл молитву этот Не Минай Корчма![382]
А шоб тебе мухи объели чуб… Давай-но кидай шо почудней!И мужичонка, согласно кивнув, живей покатил себе шлепки на грудь:
– В головонькi не шумить,В животику не болить,Аж у нiжки пiде —На здоровья буде.– Ой ходив я до Параски лиш чотири разки,Вона менi показала усi перелазки:– Оцим будешь заходити, оцим виходити,А тим будешь утiкати, як тя будуть бити.Утiкав я од Параски через перелазки,Якась бiда ударила по штанах три разки.А я кричу: – Гвалту, люди, чого бiда хоче?А по менi четвертий раз: – Не ходи поночi!!– Де ти був, де ти був, та як роздавали?А всiм дали по дiвчинi, тобi бабу впхали.– А я був на печi, у самiм куточку, —Лiпшу менi бабу дали, як тобi дiвочку.– З лисим добре любитися, з лисим добре жити,Бо як сяде до вечерi – не треба свiтити.– Та й я хтiв би женитися, хтiв би жiнку мати,Прийде зима – сiна нема, нiчим годувати.– Як не пiдешь ти, Марусю, то пiде Ганнуся.Як не пiде i Ганнуся, то я обiйдуся.– Та я свою любу жону нiколи не лаю,Як вона спить до полудня, я iй помогаю.Влетела в круг озорная молодица со своей жалобой:
– Ой мала я миленького, ой мала я, мала,Поставила на ворота, та й ворона вкрала…Грянули скрипки, сопилки.
Танцуй, Ликерия, шелести, материя!
Закачался в хмельном топоте двор. Всяк толокся, плясал как мог. Плясал на измор, угарно охлёстывая себя по груди, по бедрам, по ногам, сыпал, вжаривал картинные санжарки.[383]