Тогда от Балтийского моряМы медленно отступалиПо размытым полям… ЗвездыЕще высоко горели,Еще победы мы ждалиНад императором немецким,И холодный сентябрьский ветерЗвенел в телеграфных нитяхИ глухо под тополямиЕще шелестел листвою.Ночь. Зеленые ракетыТо взлетали, то гасли в небе,Лай надтреснутый доносилсяИз-за лагеря, и под скатомРобко вспыхивала спичка.Тогда – еще и донынеМне виден луч синеватый, —Из мглы, по рядам пробираясь,Между смолкнувших пулеметов,Меж еще веселых солдат,Сытых, да вспоминающихПетербургские кабаки,Пришла, не знаю откуда,Царица неба – Венера,Не полярным снегом одета,Не пеной Архипелага,Пришла и прозрачною теньюУ белой березы стала.Точно сон глубокий спустилсяПокровом звездным. ПолусловомРечь оборвалась, тяжелеяРуки застыли… Лишь далекийЗвон долетел и замер. ТихоЯ спросил: «царица,Ты зачем посетила лагерь?»Но безмолвно она гляделаЗа холм, и мне показалось,Что вестницы смерти смотрятТак на воинов обреченных,И что так же она смотрелаНа южное, тесное поле,Когда грудь земли пылалаЗлатокованными щитами,Гул гортанного рева несся,Паруса кораблей взлетали,И вдали голубое мореУ подножия Трои билось.1919«О мертвом царевиче Дмитрии…»
О мертвом царевиче ДмитрииИ о матери его, о стрельцамиЗарезанных в Кремле, быть может,О разбойнике, на большой дорогеУбитом в драке, о солдате,Забытом в поле, и дажеО тех, кто ветренной ночьюЦеплялись за мерзлые канатыТонущей «Лузитании»И, уже онемев, смотрелиНа темное, жадное море,Каждое утро и каждый вечер,И ночью, привстав на кровати,Кто-нибудь умоляет БогаПрощение дать и блаженство.Помяни же и человека,Который в Угличе не был,Убийц не просил о пощадеИ плеска Марны не слышал,И льдистых громад не видел,Но уже семнадцатой ночью,Не дыша и не двигаясь, в доме,Занесенном до крыши снегом,Смотрит на тихий месяцИ пересохшими губамиПовторяет имя Александра.1920«О, жизнь моя! Не надо суеты…»
О, жизнь моя! Не надо суеты,Не надо жалоб, – это все пустое.Покой нисходит в мир, – ищи и ты покоя.Мне хочется, чтоб снег тяжелый лег,Тянулся небосвод прозрачно-синий,И чтоб я жил, и чувствовать бы могНа сердце лед и на деревьях иней.1920«Когда, в предсмертной нежности слабея…»
Когда, в предсмертной нежности слабея,Как стон плывущей головы,Умолкнет голос бедного ОрфеяНа голубых волнах Невы,Когда, открывшись италийским далям,Все небо станет голубеть,И девять Муз под траурным вуалемПридут на набережной петь,Там, за рекой, пройдя свою дорогуИ робко стоя у ворот,Там, на суде, – что я отвечу Богу,Когда настанет мой черед?1919