Собрание сочинений в 6 томах. Том 5

Кэсл оставил велосипед на хранение у билетного контролера на Беркхэмстедской станции и поднялся наверх, на платформу, откуда шли поезда на Лондон. Почти всех, кто ежедневно ездил в столицу, он знал по виду — с некоторыми даже здоровался кивком. Холодный октябрьский туман стлался по стеклянной поверхности пруда у замка и капал сыростью с плакучих ив, выстроившихся вдоль канала по другую сторону железнодорожной колеи. Кэсл прошелся вдоль платформы и обратно; он вроде бы знал почти всех, кроме одной женщины в поношенной кроличьей шубке: женщины редко ездили этим поездом. Он увидел, в какое она вошла купе, и решил сесть там же, чтобы понаблюдать за ней. Мужчины развернули газеты, а женщина раскрыла книгу в бумажной обложке — роман Дениз Робинс. Кэсл же начал читать второй том «Войны и мира». Он нарушал правила хранения тайны, даже в известной мере бросал вызов, читая эту книгу у всех на виду, удовольствия ради. «В одном шаге за этой гранью, похожей на грань, что отделяет живых от мертвых, лежит неопределенность, страдание и смерть. И что там? кто там? там, за этим полем, за этим деревом…» Кэсл посмотрел в окно и словно бы увидел глазами описываемого Толстым солдата недвижные воды канала, проложенного к Боксмуру. «Эта крыша, озаренная солнцем? Никто не знает, но знать хочется. Ты боишься и, однако же, жаждешь пересечь эту грань…»

Когда поезд остановился в Уотфорде, Кэсл был единственным пассажиром из их купе, который вышел на станции. Он задержался у доски с расписанием поездов и дождался, пока все пассажиры до последнего не прошли через турникет, — той женщины среди них не было. Он вышел из вокзала и стал в очередь на автобус, снова проверяя лица. Затем взглянул на свои часы и, нетерпеливо взмахнув рукой — для тех, кто мог за ним наблюдать, — пошел пешком. Никто за ним не последовал — в этом он был уверен, но все равно его немного тревожила мысль о той женщине в купе и своем глупом пренебрежении правилами. Надо быть осторожным до мелочей. Свернув в первое попавшееся по дороге почтовое отделение, он позвонил в свою контору и попросил к телефону Синтию: она всегда приходила по крайней мере за полчаса до Уотсона, Дэвиса или него.

Он сказал:

— Передайте, пожалуйста, Уотсону, что я немного задержусь, хорошо? Мне пришлось выйти в Уотфорде, чтобы заглянуть к ветеринару. У Буллера появилась какая-то странная сыпь. Скажите об этом и Дэвису.

Он подумал было, не следует ли для алиби в самом деле зайти к ветеринару, а потом решил, что чрезмерная бдительность может оказаться столь же опасной, как и недостаточная, — лучше всего держаться просто и говорить по возможности правду, ибо правду куда легче запомнить, чем ложь. Он зашел в третье кафе, значившееся в списке, который он держал в голове, и стал ждать. Вслед за ним в кафе вошел высокий сухопарый мужчина в пальто, видавшем лучшие дни, — Кэслу этот человек был незнаком. Он подошел к столику Кэсла и спросил:

— Извините, вы не Уильям Хэтчард?

— Нет, моя фамилия Кэсл.

— Извините. Вы удивительно похожи.

Кэсл выпил две чашечки кофе и почитал «Таймс». Человек, читающий эту газету, всегда выглядит респектабельно, и Кэсл это ценил. Он увидел, что мужчина, подходивший к нему, прошел по улице ярдов пятьдесят, остановился и стал завязывать шнурок, и Кэслу сразу стало спокойно на душе — вот такое же чувство возникло у него в свое время в больнице, когда его повезли на каталке из палаты на тяжелую операцию; он снова стал как бы предметом на ленте конвейера, которая несла его к предназначенному концу, и ни перед кем и ни за что он уже не отвечал — даже перед своим телом. К лучшему это или к худшему, обо всем позаботится теперь кто-то другой. Кто-то — в большей степени профессионал, чем он. «Вот так должна приходить к человеку смерть», — думал он радостно, не спеша шагая за незнакомцем. Он всегда надеялся, что с таким же чувством примет смерть, — чувством избавления от всех тревог.