– Скажи мне, всегда ли ты черной была? Быть может, когда-то была ты бела?
– Как пена морская, была я бела, Как белые чайки, по сини плыла, Как чайки, что, пены коснувшись слегка, Уносят ее белизну в облака.
Была белопенной, молочной такой, Когда твоя мама была молодой. Когда ей поднес луговые цветы Отец твой… И был он моложе, чем ты,
Подтянутей, строже по стати и сути. Учился отец твой не в Литинституте, И много трудней, чем живете вы все, Он жил – сирота, муталлим медресе.
…Пошли на базар продавать вороного, И вот на плечах у невесты – обнова. Помазали медом невесте уста: – Пусть жизнь твоя будет сладка и чиста.
О, как я плясала на свадьбе у них… Смотрел на невесту влюбленный жених!.. Поэт, он тогда о стихах позабыл И глаз восхищенных с тебя не сводил, На палец мою намотав бахрому…
– Так что ж изменила ты цвет?.. Почему?
– Ах, свадебный пир еще длился в ауле, А черная весть прилетела как пуля, Дурное – оно как на крыльях спешит: На фронте врагами был родич убит.
На землю чужую, от дома далеко, Упал он, сраженный, и сгинул до срока, И буркой прикрыли его земляки. А мама печальную песню Чанки Запела о том, как поверженный пал Вдали от отчизны отважный Батал. И слезы катились по мне то и дело, И я все мутнела, и я все чернела…
– Скажи, что еще приключилось с тобою? Была ли когда-нибудь ты голубою?
– Была… Голубей, чем небесный атлас, Была я в тот самый торжественный час, В тот день, для отца твоего незабвенный, Когда твоя мама с покоса не сено – Дитя привезла, прошептала, смутясь: «Хоть сына вы ждали, но дочь родилась!»
Отец твой – а это вы знаете с детства! – Вдруг весь просиял, точно солнце, отец твой, Взял на руки дочь, и услышал Хунзах: – Смотрите!.. Весь мир у меня на руках!
Ребенок! Но есть ли созданье чудесней?! Да будешь ты, дочка, той первою песней, С которой встречают весеннюю рань! Купил он для мамы лазурную ткань, Чтоб маму и дочь обходили невзгоды, Чтоб не было к дому пути для врага – По старой примете над дверью у входа Прибил он витые бараньи рога.
А мама, лазурной окутана тканью, На крышу взойдя, источала сиянье, Глаза ее были синее, чем тот В Сорренто тобою увиденный грот.
– Куда же девалось сиянье лазури?..
– Оно потонуло в печали и хмури, И может ли рог – хоть витой, хоть какой – Препятствовать натиску злобы людской?! Лазурь мою смыло слезою соленой…
Какой только я не была! И зеленой, Как в Африке знойной могучий банан. Лиловой была, как просторы полян, Что в мае коврами фиалок одеты. Была и кофейного теплого цвета, Оранжево-желтой была, как закат, Была золотистою, как листопад, И серой, как надпись на старом кинжале, – Цвета перемены судьбы отражали.
И злобная зависть, вражда, клевета Злорадно гасили живые цвета. Чуть искорка счастья затеплится в недрах, Как тут же потушит недремлющий недруг.
– Но разве все лучшие люди земли Веселые краски сберечь не могли?
– Веселые краски?! Да как уберечь их, Когда все бело от костей человечьих, Когда по дорогам шагает война И кровью земля напилась допьяна?!
В те годы тела устилали равнины, И души солдат, словно клин журавлиный, По небу летели, как в песне твоей, – Той песне, какую сложил ты поздней… Весь мир пропитался и горем, и злобой. «Веселые краски»! Сберечь их попробуй!
И стала я тусклою, словно зола. Казалось, надежда навек умерла, Казалось, цвета я меняла напрасно…
– Скажи, а была ты когда-нибудь красной?
– Была я, как пламя пожара, ярка. Но спрячешь ли пламя на дне сундука?.. Из мрака поднимется к небу светило. Все красное мама твоя раздарила Бойцам – партизанам, героям Хунзаха, Чтоб красной звездою сверкала папаха, Чтоб, в бой устремляясь, могли смельчаки Украсить шинели свои и штыки.
В семнадцатом Женские красные шали Знаменами гордыми в небо взмывали. Потом из остатков пробитых знамен Тебе – пионеру – был галстук скроен.
Прекрасные ленты багряного цвета Вились на пандуре Махмуда-поэта. Когда же навеки замолк наш певец, Упавший пандур подхватил твой отец, И ленты взметнулись по-прежнему ало При звуках «Заря обновленная встала»…
Над миром весенняя встала заря, И мир обновился, пылая, горя, Ты – отпрыск Гамзата, ты – сын его третий, На землю явился на раннем рассвете. И, может быть, ты потому и поэт, Что мама тебя завернула в рассвет.
– Все верно… Но гибли в горах сыновья. Война раздирала родные края. Аулы, враждуя, точили кинжалы… Так что же ты черною снова не стала?
– Послушай! Боюсь я, что в дальних скитаньях Совсем позабыл ты о старых преданьях. Ты вспомни былое, ты вспомни рассказ, Который от мамы ты слышал не раз.
Старое предание
Говорят, в былые годы Два могучих древних рода Друг на друга шли войной – Тесен им аул родной.
Род пред родом громко хвастал: – Мы заткнем за пояс вас-то! Первый род: «Мы всех сильней!» Род другой: «А мы – древней!»
И случилось же такое, Что в одну влюбились двое, Два противника – в одну. Два врага – в одном плену.
И, как водится в Хунзахе: Оба, пышный мех папахи Нахлобучив до бровей, В бой торопятся скорей!
Видно, посчитав от дури: Если, мол, в овечьей шкуре У джигитов голова – Сам джигит сильнее льва.