Сочинения

– Не подобает мне, – сказала она, – отказывать в гостеприимстве тому, кто удостоился милости короля. – И она широко распахнула перед Арнольдом двери своего дома, и все то время, пока он оставался в нашей провинции, оказывала ему большое уважение, хотя и в сдержанной форме. Но когда генерал отбыл вместе со своим драгоценным адъютантом, какие-то негодяи из его свиты задержались в доме, где они были столь радушно приняты, обидели почтенную хозяйку в ее собственной гостиной, а вместе с нею и ее слуг, и спьяну так разбушевались, что потехи ради подожгли старую усадьбу. По счастью, наш дом в Ричмонде уцелел, хотя мистер Арнольд, уходя, сжег почти весь город. Туда вместе со своей челядью и проследовала неустрашимая старуха, ни на йоту не поколебавшись в своей преданности королю, невзирая на учиненное над ней поношение.

– Эсмондам не привыкать к королевской неблагодарности, – сказала она.

И тут мистер Ван ден Босх от имени своего внука и милорда Каслвуда, проживающих в Лондоне, предъявил права на наше виргинское поместье. Он сказал, что при жизни госпожи Эсмонд милорд не намерен был настаивать на своих правах, хотя никогда не подлежало сомнению, что поместье было передано его отцом своему родственнику лишь в пожизненное владение, а позднее, из чистого великодушия, права отца были распространены на дочь. Теперь же милорд желал, чтобы его второй сын обосновался в Виргинии, ибо эта страна всегда неудержимо влекла к себе сердце молодого человека. Всеобщее возмущение стариком Ван ден Босхом было столь велико, что, останься он в Виргинии, и его неминуемо вымазали бы дегтем и вываляли в перьях. Он обратился в Конгресс, изобразил себя мучеником, жертвой борьбы за свободу, и просил возмещения убытков для себя и справедливости для внука.

Моя матушка долгое время жила в состоянии смертельной тревоги, не желая ни с кем поделиться только ей известной тайной. Все бумаги, подтверждавшие ее право собственности на поместье, сгорели! Погибло все: подлинник дарственной, – он сгорел в ее собственном доме, – и копия дарственной, – ее уничтожил пожар в ратуше. Что это было – несчастный случай? Злой умысел? Кто мог ответить на этот вопрос? В письмах ко мне госпожа Эсмонд не решалась об этом говорить. Но после сдачи Йорктауна она открылась Хелу, и он известил меня о случившемся в письме, переданном мне английским пленным офицером, отпущенным на родину под обязательство не участвовать в военных действиях. И тут мне припомнились неосторожные слова, слетевшие с моих губ в нью-йоркской кофейне в присутствии Уилла Эсмонда, и подлый его замысел стал мне в какой-то мере ясен.

Что сказать о самом мистере Уилле? В часовне Каслвудов в их Хэмпширском поместье есть мраморная надгробная плита, и на ней начертано: «Dulce et decorum est pro patria mori»; [554] и далее, что «плита сия установлена безутешным братом в память о достопочтенном Уильяме Эсмонде, эсквайре, скончавшемся в Северной Америке на службе его величества короля». Как же это произошло? В конце 1781 года в филадельфийских частях армии Конгресса вспыхнул мятеж, и сэр Генри Клинтон подослал к мятежникам своих лазутчиков. Какая постигла их участь? Шпионы были взяты в плен и преданы суду, и мой брат (которого многие там знали и любили и за которым не раз ходили в бой), будучи послан для переговоров, узнал одного из шпионов как раз в ту минуту, когда над тем должна была свершиться казнь, и жалкий этот человек с ужасающим воплем бросился на колени перед полковником Уорингтоном и, припадая к его ногам, взмолился о пощаде, обещая покаяться во всем. В чем же хотел он покаяться? C тягостным чувством Гарри отвернулся. Мать и сестра Уилла не узнали жестокой правды. До конца своих дней они считали, что Уилл погиб в бою.

Что же касается самого милорда Каслвуда, чей благородный отпрыск служил при некоем прославленном принце и крепко обогатился карточной игрой со своим августейшим патроном, то я, узнав о поразительных посягательствах графа на нашу собственность, нанес ему визит и выразил свое по этому поводу возмущение. Я дал ему понять, что лично в этом деле не заинтересован, поскольку уже заявил о своем решении уступить нрава на поместье брату. Граф принял меня крайне любезно, улыбнулся, когда я упомянул о своей незаинтересованности, сказал, что не сомневается в моей искренней привязанности к брату, но заметил, что нельзя, казалось бы, отказать и ему в родственных чувствах к собственному сыну, не так ли? Ему же не раз приходилось слышать от отца, – и он готов поклясться в этом на Библии, – что после смерти моей матери поместье должно перейти к главе нашего рода. Когда я заговорил о том, что полковник Эсмонд сам отказался от титула, он только пожал плечами и заявил, что это чистейшая выдумка.