Сочинения в четырех томах. Том 1

Слово «журналист» привело братьев в совершенно нехристианскую ярость — меня несколько раз ударили головой об стену, возможно, сильнее, чем следовало; и лупили они меня и пинали ногами чуть крепче, чем положено, — но что я мог сделать. Расшвырять их, как нападающий регбист, и попытаться вырваться — пожалуй. А более ничего. Бывают такие вот идиотские ситуации, когда в драке ни одна из сторон не желает заходить слишком далеко. Они могли бы запросто избить меня до полусмерти, если бы захотели, да и я мог их изрядно покалечить — но к чему заводиться, ведь меня просто предупреждали, это было очевидно, так что я ограничился несколькими затрещинами да парой подножек, только и всего.

Если бы я сказал им, что Мэнди унаследует огромное состояние — пусть только докажут, что она моя сестра, — это спасло бы меня от избиения. Но я предпочел промолчать.

У весовой с кислой миной стоял Гарольд и ждал, пока я подойду поближе.

— Опоздал… — сказал он. — И хромаешь… В чем дело?

— Растянул сухожилие.

— Скакать-то сможешь?

— Да.

— Ну, слава богу.

— Виктор Бриггс здесь? — спросил я.

— Нет, он не приехал. Можешь не волноваться — у Панциря нет никаких шансов выиграть, так что скачи, как обычно. И чтобы без глупостей. Всяких там геройских штучек-дрючек чтобы не было, понял? Думай о лошади. Если с Панцирем что случится, я тебе голову оторву.

Я кивнул, пряча улыбку, и Гарольд пошел своей дорогой, на прощание подарив мне еще один свирепый взгляд.

— Если честно, Филип, — сказал Стив Миллейс, проходя мимо, — он тебя в грош не ставит.

— Да нет, ты ошибаешься. Просто у него такая манера общаться.

— Не знаю, я бы такое терпеть не стал.

Глядя на слишком юное, воинственное лицо Стива, я подумал, что он еще не знает, какое грубое обличье порой принимает приязнь.

— Удачи тебе, — спокойно пожелал я.

— Спасибо, — ответил Стив и прошел в весовую.

Никогда ему не стать таким, как отец, — ярким, оригинальным, способным все понять, безжалостным и коварным, — никогда.

Я прошел за Стивом в весовую и переоделся в цвета Виктора Бриггса. Недавнее внимание, которым почтило меня Братство Высшей Благодати, отзывалось болью в каждом мускуле. Пустяки, ничего серьезного, подумал я, надеясь, что пинки и зуботычины никак не отразятся на результатах предстоящего заезда.

Я вышел на воздух. У дверей в весовую стояли Элджин Яксли и Барт Андерфилд. Они что-то шумно обсуждали, то и дело похлопывая друг друга по плечу. Они были пьяны. Увидев меня, Элджин Яксли поспешно ретировался на нетвердых ногах, а Барт, с трудом удерживая равновесие, пьяно шагнул мне навстречу.

— Здорово, приятель, — сказал он, обдавая меня запахом перегара. — Тебе первому скажу: Элджин новых лошадей покупает. Тренировать буду я, а кто же еще? В Ламбурне о нас еще услышат! О нас скоро на всех соревнованиях услышат. — Он обласкал меня отеческим взглядом. — Элджин — голова! У него такие планы!

— Рад за него, — сухо ответил я.

Трезвея, Барт вспомнил, что я никогда ему особенно не нравился, и отправился поделиться доброй вестью с другим, более благодарным слушателем. Я смотрел ему вслед и думал, что Элджин Яксли уже никогда не убьет лошадь ради страховки. Ни одна страховая компания не поверит клиенту дважды. Но Элджин Яксли уверен, что никто не знает о его преступлении… а человеческая натура не меняется. Однажды он смошенничал, и это сошло ему с рук — кто поручится, что ему не захочется попробовать снова? Планы… Слушать противно.

И вновь я оказался перед выбором. Я мог бы представить полиции или страховой компании доказательства виновности Элджина Яксли. Но в таком случае придется сказать, что уличающие фотографии достались мне по наследству от Джорджа Миллейса… шантажиста. От Джорджа Миллейса, мужа Мари, которая сейчас ценой неимоверных усилий выкарабкивается из-под обломков своей жизни, хрупкими пальцами цепляясь за каждую ниточку надежды. Чтобы свершилось правосудие, я должен буду втоптать в грязь дорогое ей имя. После такого Мари уже не подняться. Правосудие подождет.

…По программе Панцирь должен был участвовать в третьем заезде. Крупнейшим событием дня считался четвертый заезд — скачки на Золотой Кубок, финансируемые коньячным магнатом, ну а нам с Панцирем предстояли заурядные соревнования — двухмильные скачки с препятствиями. Панцирь занял первое место в Кемптоне, а потому стал фаворитом в Ньюбери, однако почти всю дистанцию держался четвертым. У третьей перед финишем изгороди мы обогнали одну лошадь — у предпоследней — еще одну и последним прыжком вырвались вперед. Тут я опустился в седло и, хлестнув Панциря поводьями, взял его в шенкеля и положился на бога: сил после утренней потасовки в Хорли у меня почти не осталось.

Панцирь пришел первым. Я был совершенно измочален, чем немало удивил Гарольда, наблюдавшего, как неуклюже я расстегиваю пряжку подпруги. Нетерпеливо переминавшийся с ноги на ногу Панцирь резким движением едва не сбил меня с ног.

— Что с тобой, Филип? Ты же всего две мили проскакал.

Я, наконец, расстегнул подпругу и, сняв седло, ощутил неожиданный прилив сил.