Сочувствующий

Я поделился этой историей только с двумя людьми, Маном и Боном, выпустив по цензурным соображениям лишь подробность с грудью. Это было в лицее, во время откровенных разговоров наедине с каждым из них. Когда ее услышал Бон – мы вместе ловили рыбу, – он в ярости отшвырнул удочку. Ну попадись мне этот твой братец, сказал он. Я ему так врежу, что у него из носа выльется половина всей его крови. Ман был сдержаннее. Уже тогда он отличался спокойствием, рассудительностью и необычным для подростка диалектико-материалистическим подходом ко всему на свете. После занятий он угостил меня тростниковым соком; мы сидели на обочине с маленькими пакетиками в руках и сосали его через соломинки. Красный конверт, сказал он, – это символ всего плохого. Красный – цвет крови, а они унижают тебя за твою кровь. Еще это цвет судьбы и удачи. Так считают в народе. Но мы побеждаем или проигрываем не из-за судьбы или удачи. Мы побеждаем, если понимаем, как устроен мир и что мы должны сделать. А проигрываем, если другие понимают это лучше нас. Они пользуются своим выигрышным положением, как твои двоюродные братья, и не сомневаются в порядке вещей. Пока этот порядок вещей работает на них, они его сохраняют. Но ты видишь ложь, на которой основан этот порядок вещей, потому что смотришь на него со стороны. Ты видишь красный цвет другого оттенка, чем они. Красный – это не удача. И не судьба. Красный – это революция. Внезапно я тоже увидел красный, и в этой пульсирующей красноте мир стал обретать для меня смысл: я почувствовал, как много разных значений сосуществуют в этом единственном цвете, таком ярком, что его надо расходовать бережно. Если видишь что-нибудь, написанное красным, понимаешь, что впереди тебя ждут горести и перемены.

Мои письма парижской тетке писались не этим тревожным цветом, хотя код, которым я пользовался для своих секретных отчетов, порой меня нервировал. Вот характерный пример из снискавшего столь бурное одобрение “Азиатского коммунизма и тяги к разрушению по-восточному” Ричарда Хедда:

Вьетнамский крестьянин не станет возражать против воздушных налетов, поскольку он аполитичен и думает лишь о том, как прокормить семью и прокормиться самому. Конечно, если его деревню разбомбят, он расстроится, но этот минус с лихвой компенсируется иным обстоятельством: воздушные налеты убеждают его, что нет смысла принимать сторону коммунистов, ибо те не способны его защитить. (стр. 126)

Отталкиваясь от такого рода прозрений, я сообщил, что решил принять предложение Творца, и добавил, что эта работа позволит мне нанести ущерб вражеской пропаганде. Кроме того, я зашифровал имена офицеров из генеральского авангарда. На случай, если мое письмо попадется на глаза кому-нибудь помимо тетушки Мана, я расписывал калифорнийскую жизнь в самых радужных тонах. Возможно, какие-то неведомые цензоры читали переписку беженцев, проверяя, нет ли среди них унылых и озлобленных, не желающих признавать американскую мечту своей. Так что я изображал из себя очередного простодушного иммигранта, довольного тем, что он очутился в стране, где погоня за счастьем гарантируется письменно, хотя по зрелом размышлении стоило признать, что радоваться тут особенно нечему. Вот гарантия счастья – это другое дело. Но гарантировать человеку право гоняться за птицей счастья? Это всего лишь право купить лотерейный билет. Кто-то наверняка выиграет миллионы, но миллионам придется за это заплатить.