Содом и Гоморра

С того дня, как Котар заглянул со мной в маленькое казино в Энкарвиле, я, хоть и не согласился с ним тогда, смотрел на Альбертину другими глазами; видя ее, я злился. Я и сам изменился не меньше, чем, как мне казалось, изменилась она. Я больше не желал ей добра; прямо при ней, да и за глаза, если знал, что ей передадут, я говорил о ней самые обидные вещи. Однако случались и передышки. Однажды я узнал, что Альбертина и Андре приглашены к Эльстиру. Я не сомневался, что на обратном пути они собираются развлекаться, как пансионерки, изображать испорченных девчонок и втихомолку испытывать от этого наслаждение, на какое способны только девственницы; это надрывало мне сердце, и я неожиданно для себя без предупреждения тоже пришел к Эльстиру, желая помешать их развлечениям. Но там была только Андре, а Альбертина решила сходить к нему в другой день вместе с теткой. Я сказал себе, что Котар, должно быть, ошибся; Андре без подруги производила на меня самое отрадное впечатление, и мнение мое об Альбертине благодаря ей тоже смягчалось. Но все это продолжалось не дольше, чем ненадежный период здоровья у тех болезненных людей, подверженных кратковременным улучшениям, которым достаточно пустяка, чтобы снова слечь в постель. Альбертина подбивала Андре на игры, которые, не заходя слишком далеко, были, пожалуй, не совсем невинны; страдая от своих подозрений, я в конце концов их отвергал. Подозрения рассеивались, потом опять сгущались, принимая новые формы. То я видел, как Андре изящным, как всегда, движением опускает голову на плечо Альбертине, целует ее в шею, полуприкрыв глаза; то они переглядывались; то у кого-нибудь, кто видел их вдвоем, без посторонних, пока они шли купаться, подчас вырывалось какое-то словечко, ничего особенного, пустяки, какие витают сплошь и рядом в дружелюбной атмосфере, – такое случается между людьми ежечасно, и ни у кого от этого не страдает здоровье и не портится настроение, но для тех, кто предрасположен к страданию, эти пустяки пагубны и чреваты новыми муками. А иногда я даже и не встречал Альбертину, и никто мне о ней не говорил, а просто я вспоминал, в какой позе когда-то застал Альбертину вместе с Жизелью, причем тогда все это мне показалось вполне невинно; а теперь этого хватало, чтобы нарушить спокойствие, которое я только что сумел обрести, и мне даже не было нужды идти на улицу, чтобы вдохнуть какие-нибудь ядовитые запахи, – я, как сказал бы Котар, занимался самоинтоксикацией. Тогда я вспоминал все, что узнал когда-то о любви Сванна к Одетте, о том, как она всю жизнь его морочила. В сущности, если задуматься, гипотеза, которая заставила меня понемногу выстроить весь характер Альбертины и горестно истолковать каждый момент ее жизни, ускользавшей от моего полного контроля, родилась из воспоминания, из навязчивой мысли о характере г-жи Сванн – таком, как мне о нем рассказывали. Отчасти благодаря этим рассказам в дальнейшем мое воображение как бы понарошку представляло, что Альбертина могла бы быть не благонравной девушкой, а безнравственной и лживой, как бывшая шлюха, и я думал, какие мучения меня ожидали в этом случае, если бы вдруг я ее полюбил.