Содом и Гоморра

«Ах, вот и они!» – с облегчением воскликнул г-н Вердюрен, когда отворилась дверь и вошел Морель, а за ним г-н де Шарлюс. Для барона обед у Вердюренов был не выходом в свет, а вылазкой в сомнительное место, поэтому он робел как школьник, впервые явившийся в публичный дом и полный почтения к его содержательнице. А над постоянным желанием г-на де Шарлюса казаться мужественным и холодным возобладало, едва он перешагнул порог, понятие традиционной учтивости, которое просыпается, как только обдуманное притворство рушится под напором робости и на поверхность всплывает бессознательное. Когда в каком-нибудь Шарлюсе, не важно, дворянин он или буржуа, пробуждается инстинктивная наследственная учтивость по отношению к незнакомым людям, это всегда означает, что душа какой-нибудь родственницы женского пола приняла на себя роль богини-покровительницы или воплотилась в виде двойника и ввела его в новый салон, контролируя его поведение вплоть до мига, когда он будет представляться хозяйке дома. Некий молодой художник, воспитанный набожной кузиной-протестанткой, войдет с перекошенным лицом, с дрожащими губами, вцепившись руками в невидимую муфту, живо представляя себе ее форму и чувствуя, как она охраняет его и помогает оробевшему живописцу преодолеть агорафобию и пройти по пространству между двух бездн, отделяющее переднюю от малой гостиной. Вот так благочестивая родственница, память о которой руководит им сегодня, входила в дом много лет тому назад с таким жалобным видом, будто собиралась сообщить о страшном несчастье, но с первых же ее слов все понимали, что она, как сегодняшний художник, ее воспитанник, явилась с благодарственным визитом. И тот же самый закон повелевал, чтобы ради еще не совершенного поступка жизнь обрекала на постоянное вырождение, использовала, извращала самое почтенное, иной раз самое священное, а то так попросту самое невинное наследие прошлого и порождала какие-нибудь отличные от прежних формы; так, один из племянников г-жи Котар, приводивший родню в отчаяние своей женоподобностью и своими знакомствами, врывался в дом всегда весело, сияя от счастья, словно приготовил вам сюрприз или собирается сообщить о наследстве, и напрасно было бы у него допытываться, чему он радуется: причина крылась в унаследованном бессознательном и в не соответствующей ему сексуальности. Он шел на цыпочках, видимо сам удивляясь, что в руке у него нет книжки для визитных карточек, протягивал руку, сложив губы сердечком, – он видел, что так делала тетушка, – и бросал один-единственный беспокойный взгляд в зеркало, словно проверял, ровно ли сидит на нем шляпа (вот так когда-то г-жа Котар спрашивала у Сванна, ровно ли сидит на ней шляпка), хотя шляпы на нем не было. А г-ну Шарлюсу опыт жизни в обществе предлагал в эту критическую минуту самые разные примеры, всяческие витиеватые любезности и полезное в некоторых случаях правило, гласящее, что по отношению к людям простым и незнатным следует проявлять самую немыслимую учтивость, какую мы обычно приберегаем про запас; раскачиваясь на ходу, шагая манерно и вместе с тем широко, такой походкой, словно подчинение женским чарам и подгоняло его, и стесняло в движениях, он приблизился к г-же Вердюрен с видом польщенным и благодарным, как будто честь представиться ей была для него наивысшей милостью. На его лице, слегка склоненном, от удовольствия покрывшемся мелкими морщинками, радость спорила с благопристойностью. Казалось, это идет г-жа де Марсант – настолько проступала в его облике женщина, по ошибке природы оказавшаяся в теле г-на де Шарлюса. Несомненно, барон не жалея сил пытался скрыть эту ошибку и выглядеть мужчиной. Но едва ему это удавалось, как привычка ощущать себя женщиной вновь придавала ему женственный вид, ведь пристрастия у него оставались прежние, на сей раз не в силу наследственности, а благодаря его собственной натуре. Даже об отношениях между людьми он умудрялся, сам того не замечая, судить по-женски: ведь мы перестаем замечать свою ложь не только когда лжем другим, но и когда лжем сами себе, а потому, входя в дом Вердюренов, он хотел всем телом изобразить учтивость аристократа и важной персоны, но тело, прекрасно понимая то, чего г-н Шарлюс уже не замечал, выставляло напоказ все чары гранд-дамы; можно было даже сказать, что он заслуживал эпитета lady-like[230]

. Хотя разве можно провести резкую границу между обликом г-на де Шарлюса и тем фактом, что сыновья не всегда похожи на отцов и даже если они не питают склонности к особам своего пола, а наоборот, интересуются женщинами, в сходстве их лица с материнским проскальзывает поругание матери? Но оставим тему поруганной матери, заслуживающую отдельной главы.