Содом и Гоморра

Котар послушно сказал Хозяйке: «Попереживайте еще – и завтра вы порадуете меня

температурой в тридцать девять градусов». Как кухарке он мог бы сказать: а ну-ка порадуйте меня завтра говядиной с рисом. Когда медицина не в силах исцелить, она занимается тем, что меняет смысл глаголов и местоимений.

Вердюрен был рад отметить, что Саньет не сбежал из тесной компании, несмотря на щелчки по носу, которыми его осыпали позавчера. И впрямь, от праздной жизни г-жа Вердюрен и ее муж дали волю накопившейся жестокости, для которой слишком редко выпадали достойные поводы. Им удалось поссорить Одетту со Сванном, Бришо с его любовницей. Теперь, разумеется, следовало перейти к новым жертвам. Но случай для этого выпадал не каждый день. А Саньет, чувствительный до трепета, робкий до трусости и легко теряющий голову, оказывался удобной мишенью для ежедневных издевательств. Поэтому, боясь, как бы он не сбежал, его приглашали в любезнейших, убедительнейших выражениях, как второгодники в лицее или «деды» в полку заманивают новичка, чтобы потом его схватить с единственной целью защекотать и наиздеваться всласть, когда он уже не сможет убежать. «Главное, – напомнил Котар профессору, который не слышал г-на Вердюрена, – при госпоже Вердюрен молчок!» – «Не беспокойтесь, о Котар, вы толкуете с мудрецом, как сказал Феокрит[226]

. К тому же господин Вердюрен прав: что пользы от наших сетований, – добавил он, поскольку, прекрасно усваивая словесные формы и связанные с ними идеи, но, не обладая чуткостью, он восхищался в словах г-на Вердюрена бесстрашным стоицизмом. – Так или иначе, нас покинул великий талант». – «Как, вы все еще говорите о Дешамбре? – вмешался г-н Вердюрен, который ушел вперед и, видя, что мы за ним не поспеваем, вернулся к нам. – Слушайте, – обратился он к Бришо. – Не нужно преувеличивать. Из-за того, что он умер, не нужно объявлять его гением, которым он не был. Играл он хорошо, ничего не скажешь, а главное, он хорошо сюда вписался; пересадите его на другую почву, и от него ничего не осталось бы. Жена моя была от него без ума и создала ему репутацию. Вы же знаете, какая она. Более того, в интересах его репутации скажу, что он умер вовремя, точь-в-точь как каннские барышни, поджаренные по несравненным рецептам Пампий[227], которые, надеюсь, не пересохнут, если вы прекратите свои иеремиады и перестанете топтаться в этом сарае, открытом всем ветрам. Не хотите же вы, чтобы мы все померли с голоду, раз уж Дешамбр нас покинул, хотя последний год перед каждым концертом ему приходилось играть гаммы, чтобы хоть ненадолго, совсем ненадолго, пальцы его обрели былую гибкость. Кстати, нынче вечером вы услышите другого артиста, Мореля, юношу, которого открыла моя жена (как в свое время Дешамбра, Падеревского и многих других); во всяком случае, вы с ним познакомитесь, потому что после обеда этот шельмец частенько предпочитает искусству карты. Этот парень еще не приехал. Мне придется послать за ним экипаж к последнему поезду. Он приезжает со старым другом семьи, которого недавно повстречал; это друг ужасно ему надоел, но если бы он не взял его с собой, ему бы пришлось остаться с ним в Донсьере, чтобы отец его не бранил; этого друга зовут барон де Шарлюс». «Верные» вошли в дом. Г-н Вердюрен задержался со мной, пока я снимал верхнюю одежду, и шутливо подхватил меня под руку, как поступает хозяин дома на званом обеде, когда вам не хватило гостьи, которую бы вы могли повести к столу. «Вы довольны поездкой?» – «Да, господин Бришо рассказывал мне очень интересные вещи», – сказал я, имея в виду этимологию и помня, что г-н Вердюрен, по слухам, очень уважает Бришо. «Странно было бы, если бы он ничего вам не рассказал, – отвечал г-н Вердюрен, – хотя он такой скромник и слишком мало рассказывает о том, что знает». Этот комплимент показался мне не вполне справедливым. «Он меня очаровал», – сказал я. «Да, чудесный, восхитительный человек, ничуть не педант, с фантазией, непринужденный, моя жена его тоже обожает», – отозвался г-н Вердюрен с преувеличенным восторгом, словно отвечая урок. И только тут я понял, что все эти похвалы – ирония. И мне подумалось, что г-н Вердюрен, пожалуй, с давних времен, о которых я знал понаслышке, изрядно пошатнул владычество жены.