Содом и Гоморра

Ей не повезло: во время одного из таких странствий, не желая, чтобы ее беспокоили, она встретила на берегу некую даму из Комбре с дочерьми. Звали ее, по-моему, г-жа Пуссен. Но между собой мы всегда называли ее «Попомни мои слова», потому что она беспрестанно твердила это выражение, предупреждая дочерей о всяких грядущих несчастьях, например, если девочка терла себе глаза: «Попомни мои слова, заработаешь себе конъюнктивит». Она еще издали начала скорбно приветствовать маму – не в знак соболезнования, а в силу особенностей воспитания. Она точно так же повела бы себя, если бы нас не постигла утрата и все в нашей жизни было бы превосходно. В Комбре она жила весьма уединенно в огромном саду и изъяснялась донельзя слащаво, стараясь смягчать все слова и даже имена. Ей казалось слишком грубо называть серебряную вещицу, которой она наливала себе сиропы, ложкой – потому она говорила исключительно «ложечка»; она боялась оскорбить нежного певца Телемака грубым именем Фенелон[134]

(как с полным знанием дела поступал я сам по отношению к Бертрану де Фенелону, любимому другу, самому умному, доброму и храброму из людей, незабвенному для всех, кто его знал)

[135]

 – нет, она всегда говорила Фэнэлон, полагая, что с «э» оборотным это имя становится благозвучней. Ее менее сладкоречивый зять (забыл, как его звали), комбрейский нотариус, прикарманил деньги своих клиентов и, между прочим, лишил весьма значительной суммы моего дядю. Но большинство жителей Комбре сохранили прекрасные отношения с прочими членами этой семьи, и г-жа Пуссен вызывала у них только жалость. Гостей она не принимала, но, проходя мимо ее ограды, все останавливались и восхищались ее восхитительно тенистым садом – ничего больше было не разглядеть. В Бальбеке она нам совершенно не докучала, я встретил ее только однажды, она как раз говорила дочери, которая грызла ногти: «Попомни мои слова, дело кончится панарицием».