Софье Андреевне становилось все труднее противостоять «благодетелю», как и добродушной, но нерешительной дочери Тане. Тем не менее в феврале 1919 года она все-таки обратилась в правление общества с заявлением, в котором вместе со старшей дочерью просила общество взять усадьбу под свое управление: «Не имея возможности собственными силами продолжать вести хозяйство в Ясной Поляне и поддерживать в надлежащем порядке усадьбу и дом, в котором жил и работал Лев Николаевич Толстой, и, опасаясь, что все это может прийти в упадок и разорение, мы считали бы наилучшим выходом из создавшегося положения передачу управления как усадьбой, так и всем имением, обществу «Ясная Поляна» в память Л. Н. Толстого, ввиду чего и обращаемся к правлению общества с просьбой принять имение Ясная Поляна в свое управление».
Видимо, дело объективно шло к этому. Не могла, не имела больше сил думать о прохудившихся крышах, заброшенной скотине, запущенном парке женщина, которой исполнялось семьдесят четыре года. Софья Андреевна устала от постоянной смены властей, которые то ставили охрану, то снимали ее. Иногда помогали ей какими-то материалами для починки усадебных построек, а затем опять забывали о ней. Яснополянские крестьяне то отбивали ей поклоны, а то подумывали о том, как бы распорядиться «грахским имением». В конце 1918 года волостной финансовый отдел наложил на Софью Андреевну, как на «представительницу буржуазного класса», контрибуцию в 75 тысяч рублей. Она поехала в Тулу, разобралась, налог отменили, но стало очевидно, что жизнь семьи и судьба усадьбы непредсказуемы. Могло случиться все, что угодно. Поэтому попечение со стороны организовавшегося общества казалось Софье Андреевне спасением. Ей все чаще бросались в глаза «невоспитанность» Сергеенко, его необоснованная претензия на роль «батюшки — благодетеля», его мания величия.
Она вспомнила, как в конце января 1919 года он словно «подкрался» к ней и «полтора часа душил разговорами» о том, как «из какого-то крапивенского комитета охраны детей приезжали люди, которые хотят выселить» из усадьбы всех родственников Толстого, кроме нее, и «устроить детский приют на двенадцать детей», а ее поместить «в двух комнатах». Софья Андреевна, конечно, не верила, но ожидала всего, и, в конце концов, подобные разговоры достигали своей цели. Их с дочерью заявление было принято, за этим последовала серия различных организационных мероприятий, имеющих вполне благие намерения. Общество обращало все «доходы на культурно — хозяйственные цели», и вскоре организации была выдана «Охранная грамота».
Софья Андреевна чувствовала, что надвигается нечто страшное. В Ясную Поляну пригнали пропасть волов, лошадей и фургонов. Жить стало невыносимо. Ходили слухи о том, что в усадьбу придет Деникин, и тогда в ходе боевых действий усадьба погибнет. Дочь Таня намеревалась уехать из Ясной Поляны. Она ненавидела Сергеенко, устала от семьи Оболенских, от детского шума и от забот о пропитании. А саму Софью Андреевну поджидало одиночество без двух ее любимых Татьян, которым она передарила золотые часы с цепочкой, брошь с большим бриллиантом, кольцо с двумя бриллиантами и рубином, когда-то подаренное ей мужем, а еще золотой браслет — презент своей матери. Она часто ходила на могилу Льва Николаевича, приносила туда гирлянды из цветов, врыла горшок, чтобы ставить в него большие букеты. Играла с внучкой Анночкой сонаты Моцарта в четыре руки, рисовала красками татарник, по вечерам читала Евангелие и изумлялась, до каких лет ей удалось дожить. Задумывалась: где находятся ее несчастные дети и внуки? Ей приходилось много платить поденным, пенсии вдовам, принимать посетителей, которые постоянно прибывали в Ясную Поляну, словно это был Иерусалим или Мекка.
Тем временем Сергеенко так вошел в роль покровителя, что стал привычно покрикивать на Софью Андреевну и ее старшую дочь. Когда они слабо протестовали против его произвольной «распределиловки» скудных продуктов, он сразу же указывал им на их место, велел не вмешиваться «не в свое дело», в котором они ничего, как он считал, не понимали, потому что их «удельный вес равен нулю», и заявлял, что решать все будет только он один. Сергеенко грубил ей, Софья Андреевна в ответ говорила ему, что если бы Лев Николаевич мог слышать, как посторонний человек груб с его женой, то выбросил бы его в окно. Споры учащались и потом разбирались на заседаниях и правлениях общества, но толку от этого было мало.